Шлиман. "Мечта о Трое"
Шрифт:
Сейчас надо бы сразу ехать на Крит с Софьей, Дёрпфельдом, Фабрициусом, надо бы несколько недель в бесконечных беседах убеждать господ парламентариев, надо бы несколько недель тщательно исследовать остров, чтобы найти именно то место, где следует копать. Но тут возникает препятствие: золотую медаль английской королевы можно получить только лично. Лето тем самым разбито, и для серьезной поездки на Крит времени не остается.
Лето приносит и более серьезные огорчения. Неожиданно смещают Фотиада-пашу. Все, что было начато при его участии, приостанавливается; парламент даже не отвечает на поданное Шлнманом прошение. Но это еще полбеды. Хуже другое: разрывается дружба с Вирховым, которой, казалось, суждено было пережить их самих. На торжественном обеде в Карлсруэ вылетает необдуманное слово. В ответ раздается другое, еще более опрометчивое. И вот уже слишком поздно: сказанного нельзя ни поправить, ни забыть.
Лишенный поддержки во всех своих больших начинаниях, Шлиман растрачивает силы на мелочи, касающиеся, собственно, малоинтересных для него, слишком «новых» вещей: ищет с Геродотом в руках могилы греков, павших в Фермопильском ущелье; пытается найти с Фукидидом в руках могилу афинян, что пали в битве под Марафоном; разыскивает древний храм Афродиты на острове Кифера, о котором говорили Гомер и Павсаний. Он собирается продолжить работы в Орхомене и потом тщательно раскопать всю Микенскую крепость. Иа это уйдет примерно четыре года — на более долгий срок вперед Шлиман теперь уже не строит планов.
Но затем Шлиман, поскольку в Европе его не оставят в покое ни на день, недолго думая, отправляется на несколько месяцев на Кубу. Ему не хочется больше думать о неверных друзьях, завистливых коллегах, о малозначительной работе, ставшей последнее время столь бесплодной. Шлиман хочет лишь одного — поправиться и отдохнуть. План удается. Здоровым и бодрым, как прежде, возвращается он обратно.
«Позаботьтесь о витринах и шкафах, — пишет он генеральному директору берлинских музеев. — Если вы закажете их больше чем нужно, они не пропадут: пока жив, я буду вести раскопки и присылать вам новые экспонаты».
На следующий день после возвращения из Центральной Америки Шлиман уже плывет в сопровождении Дёрпфельда на Крит, остров Миноса.
Медленно покачиваясь на волнах, корабль приближается к Гераклиону. Еще издали виден лев святого Марка на мощной зубчатой крепостной стене, построенной венецианцами. Шедевр дворцового зодчества средневековья стоит в окружении высоких минаретов и куполов турецких мечетей. За ласковой белой песчаной полоской берега над глубокими пропастями синеют дикие зубчатые горы критской Иды. К северу от гавани лежит гора Юкта, могила Зевса. С моря она напоминает профиль этого отца и царя богов с его кудрями и бородой. А там, дальше, должен быть тот самый грот, где, по словам Гесиода. родился Зевс.
Путешественники сошли на берег, миновали темные узкие улочки, окруженные крепостной стеной венецианцев, и выехали из города. Дорога идет, извиваясь, словно спиральный орнамент Микен илн Тирннфа, по засушливой долине, зажатой между горами, среди известковых скал, проходит по старым мостам, пересекает речушку. Вдруг Шлиман соскакивает с лошади и обращается к крестьянке, которая шла им навстречу, по, завидев всадников, сошла с дороги.
— Что за камни у тебя в ожерелье?
— Молочные камни, эфенди. Их мы носим, когда ждем или кормим ребенка. Они обладают чудодейственной силой, благодаря им у женщин хорошее и обильное молоко.
— Взгляните, Дёрпфельд, — поспешно объясняет Шлиман, — такие же геммы, как и те, что мы находили в Микенах! — И, обращаясь к крестьянке, спрашивает: — Откуда у вас эти камни?
— Находим на полях, они тут повсюду.
Движимые любопытством, к небольшой группе подходят несколько турок. Они подтверждают слова женщины: остров полон такими вещами. Тут вдруг Шлиман падает на колени прямо в дорожную пыль, воздевает руки к небу и воздает хвалу Зевсу Идейскому за то, что тот привел его сюда. Оскорбленная женщина отступает. Турки возмущенно бранятся. Дёрпфельд недовольно кривит рот.
Вот они на холме Кефала Челеби, где тысячелетия назад будто бы находилась столица державы Миноса, владычицы морей. В 1877 году уроженец Крита, служивший испанским консулом, Калокайри-пос, произвел здесь в пяти местах разведочные раскопки и во всех пяти местах натолкнулся на остатки зданий. Кроме того, он нашел множество черепков и целых сосудов, в том числе и знаменитые гигантские пифосы, что стоят теперь в музее Гераклиона.
На вершине холма путешественники находят кое-какие остатки большой постройки, относящейся к римской эпохе.
— Это будет такая же луковица, что и Гиссарлык, — говорит с удовлетворением Дёрпфельд. — Один слой на другом. Предстоят замечательные раскопки, господин Шлиман.
—Я того же мнения, — рассеянно отвечает Шлиман, пробираясь сквозь кусты мирта, лавра, земляничника и фисташек, раздвигает траву, вырывает фиговый кактус — Не стойте как изваяние, господин Дёрпфельд! Давайте лучше искать вместе — быть может, тогда жители Крита когда-нибудь воздвигнут в вашу честь монумент. Посмотрите, здесь граница. Там повсюду римская керамика, а тут — микенская! Подумайте только: если даже на поверхности лежат доисторические остатки гомеровской эпохи, то что же тогда в самых нижних слоях! В какую глубь веков они нас заведут!
— Я вовсе не стоял без дела, господин Шлиман, — отвечает, улыбаясь, Дёрпфельд. — Я осматривался вокруг. Знаете, что я обнаружил на древней кладке? Встречающийся много раз знак — возможно, сделанный каменотесом, — двойную секиру, которую мы видели в Микенах. Кроме того, я обнаружил кое-какие черты поразительного сходства здешних построек с постройками Тиринфа. Правда, все это еще очень неопределенно и нуждается в более тщательном изучении.
— Замечательно! Знаете что, господин Дёрпфельд? Сегодня у нас двенадцатое июня, не так ли? Пятнадцатого октября мы начинаем здесь раскопки!
— Если до тех пор получим разрешение.
— Ах, вы непременно хотите накликать беду! Неужели вам доставляет удовольствие постоянно подливать мне воды в вино?
— Гомеровские герои, как известно, никогда не пили вино неразбавленным, и это им очень нравилось.
Примиренный Шлиман смеется и протягивает Дёрпфельду руку, запачканную критской землей. Тот ее крепко пожимает.
Дёрпфельд оказался прав. Однако препятствие ставит нм не критский парламент, а страна, где Шлимана особенно горячо защищали, где ему расточали больше всего похвал. Британский археолог Пенроуз, написавший сорок лет назад знаменитую книгу об Афинском акрополе, и корреспондент «Тайме» Стиллман побывали в Тиринфе. Книга Шлимана и Дёрпфельда только еще печаталась. Пенроуз счел за главный объект раскопок заботливо сохраненные остатки византийской церкви. Обнаруженные им следы известкового раствора заставили его поэтому отнести и стены самого дворца к византийской эпохе.