Шмагия
Шрифт:
— В каком смысле? — с легкой брезгливостью осведомился Мускулюс.
От умельцев разного рода его уже тошнило. В Высокой Науке и крысиных бегах разбираются все, это известная аксиома. История простодушного китовраса трогала сердце искренностью и безыскусностью, вызвав ответную симпатию, — но заключительный пассаж… Скрыть раздражение, подобное тому, которое испытывает гурман перед миской простокваши, оказалось трудно. Андреа ни за что не признался бы даже амулету-исповеднику, что временами чувствует себя Эдвардом II, королем Реттии пятилетней выдержки.
О, мания величия была здесь ни при чем!
Хотя малефик и осенил себя углом-оберегом, помянув всуе тайное имя Нижней Мамы, опасное для обладателей маны, — Мания.
Просто, как Его Величество на Дикой Охоте, колдун нервничал, определенно не замечая чужого злотворного влияния, но все больше запутываясь в случайностях, совпадениях и коварных пустяках. В похожих ситуациях учитель Просперо, большой мастер загадок, говаривал: «Это, братец, играет орган в кустах!» — оставляя ученика чесать в затылке. Наблюдая за игрой китоврасьего хвоста, Андреа думал, что судьба-злодейка небось хихикает за поворотом. Все, значит, маги-шмаги в гости будут к нам! Все гурьбой съехались в Ятрицу тыкать шпильками в седалище безобидного малефика! Маг-покойник, стервятник его заешь, бойкий шарлатан Янош, кожевник Леонард Швеллер, сбрендивший на старости лет, ведьма Мэлис с конвергентными заклинаниями, теперь еще эта лилипутка…
Когда малефик касался ауры Зизи, он выяснил без сомнений: из крошки чародейка, как из самого колдуна — акробат. Ну ни капельки маны! У Яноша, пожалуй, больше станет…
Проклятье!
Лилипутка — шмага ?!
Тирьям— пам-пам-тирли-пырли… Андреа готов был поклясться, что на Ежовой Варежке, в кустах ежевельника, звучит насмешливая сарабанда. Это играл мерзавец-орган, столь часто вспоминаемый Просперо Кольрауном. Боевой маг знал толк в такой музыке.
— В смысле? — удивился китоврас. — Не-а, сударь, не в смысле. Она руками делала. И глазами смотрела. Хо-хо! Судьбы насквозь видела.
— Ясновидица, что ли?
— Вы, сударь мой, не смешной, — сделал Гриня странный вывод, почесывая круп. — Совсем не смешной. Не понять вам. Как представлению конец, так ребятишки к Зизи валом валили. Она руками делала, глазами смотрела и все им говорила. Кто охотником станет, кто рыцарем, кто фрейлиной… Про свадьбы толковала, про малышей, которые после народятся. Ежели кто хворый да увечный — когда выздоровеет. Детвора в три уха слушала. И отцы с мамками подсаживались. Зизи, она ведь долго говорила, красиво. Любой поверит. Хо! Особенно если руками делать. И глазами смотреть.
Начался мелкий дождик. Слепец при ярком солнышке, теплый баловник, он взъерошил волосы малефику, вздыбил шерстинки на конском теле китовраса. Раскричалась сорока на плетне. Ее стрекот понесся далеко-далеко, через мост, в громаду Филькина бора. Небось, тоже судьбу насквозь прозрела, дуреха. Скоро теплу конец, дожди польют иные, замутят грязь непролазную. Умница-сорока, всю правду видит.
— Сбывалось?
— Не-а, — весело ухмыльнулся Григорий Иннолиур, рогатый неудачник. — Ни хрена не сбывалось. Случится, по второму разу в знакомый город заедем… Ребятня подросла, младших братишек-сестренок в цирк ведут. Кто был увечным, таким и остался. И фрейлин с рыцарями среди знакомой публики не встречалось.
— Бить вас не пробовали?
Мускулюс хорошо представлял настроение родителей, поверивших словам Зизифельды. Ждешь, что чадо, сидевшее сиднем на печи, поднимется на резвы ножки, что свой заморыш возьмет за себя первую красавицу… Вера горами движет. Решится сынок бондаря и подастся сдуру в рыцари, пленен рассказом о светлом будущем. Стану, значит, младым кавалергардом, затем маршалом королевства, Ее Высочество отдаст мне руку и сердце…
Когда в дерьме вываляешься, рад придушить заразу-пророчицу.
— Бить? Нас?! А за что нас бить, сударь? Нет, не пробовали. Мы ведь смешные… Ну, не сбылось. Зато послушали, порадовались. Вот маленькую сестричку привели — пусть теперь она послушает. Как вырастет, станет лютнисткой-мастерицей, встретит в странствиях принца инко… инку…
— Инкуба?
— Нет, не инкуба. Инго… иго-го… Ну, вроде как «кого ни то»!…
— Инкогнито?
— Точно! Его самого! Зизи руками сделает, глазами посмотрит и расскажет. Нет, сударь мой, не били нас.
Китоврас грустно насупился и добавил сквозь зубы:
— Просто Зизи колдовать разучилась. Вот на днях шестой годок пошел, как отрезало. Плакала она сильно. Мне жаловалась. Соберет детвору, руками водит, глазами смотрит — и убегает в слезах. Не могу, говорит. Обокрали меня, Гриня. Последний грошик отобрали. А кто обокрал, не говорит. Не знает. И хорошо, что не знает, — я б убил за нее…
Орган в ежевельнике завершил сарабанду двойной кодой, перейдя к гавоту. Все упиралось в знакомый срок. Пять лет назад стряслась Дикая Охота, пять лет назад Эрнест Намюр нашел в лесу чудо-выворотня, пять лет назад старая блажь треснула в голову мастеру Леонарду. Пять лет назад Зизифельда Трабунец, акробатка и шмага, выздоровела от «синдрома ложной маны». Колдун не знал, можно ли выздороветь от этой странной болезни, которая и не болезнь-то вовсе. Но честно полагал, что на месте лилипутки он лично прыгал бы от счастья до седьмых небес. А Зизи, выходит, плакала. Впору поверить в гениального волшебника-альтруиста (… инкогнито!): открыл секрет избавления от слома и пошел по белу свету, шмагов лечить. Исподтишка, надо понимать. Во избежание благодарностей и рыданий.
Бред, право слово.
«И этот гений-альтруист сейчас лежит колодой в соседней каморке, ожидая, пока ты закопаешь труп на заднем дворе! — предположил орган из кустов, выкидывая коленца. — А что? Запросто. Такая себе миленькая случайность, одна из ряда. Закопаешь, надпись напишешь и отхватишь за это три пожизненных срока в Чистом Карцере. Или чин лейб-малефактора вне очереди. Серафим Нексус тебя обнимет, поцелует, в гроб сходить благословит…»
— А чего ж к ведьме только сейчас собрались?
— Это… ну, значит… — не понял китоврас. И обрадовался, воспользовавшись чужим афоризмом. — В каком, сударь, смысле?
От Грининого баса сорока умотала с плетня на юг.
— В том смысле, — как маленькому, разъяснил малефик двутелому великану, — что знаменитый дар к ясновиденью оставил голубушку Зизифельду пять лет тому назад. Ну и шли бы к ведьме: сглазили, мол, помогите! А вы лишь сейчас собрались…
— Хо-хо! Мы ведь не из-за этой пропажи явились! Мы настоящую порчу снимать пришли! — Китоврас задумался, поскреб основания рожек и уточнил: — Прискакали, то есть. Понимаете, сударь, едва мы в Ятрицу прибыли… Балаган на площади ставили — Зизи чуть стропилом не пришибло. На репетиции Корова Адель, атлетка воздушная, с лонжи сорвалась. Добро б сама побилась! — она здоровая, ей хоть бы хны… Нет, приспичило на крошку нашу падать. А у Зизи нога возьми подвернись. Не спассируй я дурищу, раздавила бы всмятку! У меня потом всю ночь поясницу ломило, даром что лошадь. Ну еще по мелочам… я вот напился, скотина, понес по кочкам… Точно вам говорю, сударь: сглазили Зизи!