Шофферы или Оржерская шайка
Шрифт:
– Вашего гнева и вашего презрения достаточно, чтобы унизить меня!
И оба замолчали. Бо Франсуа продолжал не без удовольствия рассматривать Розу, его опять пленяло это правильное и гордое лицо, этот стройный, гибкий стан, вся эта могущественная красота молодой женщины.
Чувствуя на себе огненный, повелительный взгляд, она трепетала от радости, несмотря на это, она молчала и продолжала сидеть с опущенной головой.
– Знаешь, Роза, – наконец проговорил Бо Франсуа, -ты до сих пор еще прехорошенькая, и тебе легко будет найти мужа из нашей шайки.
Красавица торговка покраснела с досады, но, сделав над собой усилие, ответила сдержанно.
– Можете ли вы думать, Франсуа, чтобы любя вас, так как я любила, я снизошла бы когда-нибудь… Что я вам сделала, что вы так оскорбляете меня?
– Я не оскорбляю тебя, – ответил Мег, видимо, находивший удовольствие мучить ее. – Послушай, ведь верно кто-нибудь из наших уже строил тебе куры; если это правда, отчего же тебе не сознаться?
– Может быть!
Мег невольно вздрогнул; дикая ревность уж заклокотала в его груди.
– Право, расскажи-ка мне это, Роза. Кто осмелился?…
– Какое вам до этого дело, Франсуа? Ведь вы теперь ко мне совершенно равнодушны, я знаю это.
– Я хочу знать, кто осмелился заикнуться тебе о любви, – ответил Мег со сдерживаемым негодованием.
– Назови мне его сейчас же – и ко всем чертям!
Роза хорошо заметила все эти признаки возрождающейся привязанности; если в эту минуту ей хотелось бы отомстить кому-нибудь, то ей стоило бы теперь сказать одно слово, чтобы вызвать грозу. Но она предпочла выказать удивление.
– За что же вы сердитесь, Франсуа? Не сами ли вы говорили мне тысячу раз, что я свободна?
– Конечно! И теперь я спрашиваю единственно из любопытства. Все же я хочу знать твоего воздыхателя, Роза, непременно хочу!
Молодая женщина не сомневалась более, гордое сердце ее, полное надежд, запрыгало от радости.
– Никто не осмелился обратиться ко мне с подобными речами, – ответила она тихо, – я бы их приняла за оскорбление; никто из всех этих людей, которых я презираю и ненавижу, вы это хорошо знаете, не сделал бы мне безнаказанно подобной обиды.
– А почему же, Роза? Разве ты уж больше никого не полюбишь?
– Неужели вы еще сомневаетесь в этом, Франсуа, о, неблагодарный, неблагодарный!
На этот раз она уже была не в силах более удерживать свои слезы, которые крупным прозрачным жемчугом покатились по ее щекам.
Бо Франсуа, казалось, боролся с двумя различными чувствами. Он то шевелился, сидя на своем стуле, то страстно глядел на молодую женщину, то отворачивался, как будто сердясь на самого себя; нельзя было предсказать исхода этой внутренней борьбы, как вдруг кюре, служивший у Франсуа иногда и привратником, вошел объявить, что приехал Руж д'Оно с народом.
– Руж д'Оно, – прибавил он шепотом, – кажется, опять в мрачном расположении духа, нет сил от него слова добиться.
Бо Франсуа живо выпрямился, весть эта дала разом другой оборот его мыслям и рассеяла чувства, с которыми он боролся.
– Приведи мне его! – живо заговорил он. – И если Баптист хирург с ним, то пусть оба идут сюда скорее!
Кюре, чтобы исполнить приказание.
Огорченная этой помехой, Роза тоже встала, и Мег рассеянно уже проговорил:
– Уходи… тебе нельзя здесь оставаться!
Вытерев глаза и вздохнув, Роза поспешила повиноваться. Бо Франсуа, смягчив голос, прибавил.
– Мы скоро опять увидимся, моя Розочка!
Трепеща при этой надежде, она снова остановилась, но, боясь каким-нибудь неосторожным словом испортить счастливое для нее настроение духа атамана, она низко поклонилась и вышла.
В ту же минуту Руж д'Оно и Баптист вошли в ложу.
IX
Покинутый
Руж д'Оно, хотя и занимавший второе место в иерархии шайки, однако не был на этот раз в одном из тех великолепных костюмов, в которые так любил рядиться и которые, быть может, поддерживая иллюзии, помогали ему забывать о своем ужасном ремесле. Шляпа его была скомкана, рваная одежда говорила об отчаянной борьбе, которую ему приходилось подчас выдерживать со своими жертвами, о гнусных оргиях, которые он так любил и, наконец, о его кочевой жизни, не позволявшей привести в порядок свой костюм. В жизни разбойников эти переходы бывают очень часты; то они залиты золотом, то должны прикрываться рубищем.
Руж д'Оно, на которого как будто имела унижающее влияние его одежда, шел убитый с опущенной головой. Глаза его, всегда слезящиеся, имели в эту минуту мрачное выражение, а шрам, перерезывающий лицо, как печать отвержения виднелся из-под тонких, нависших прядей его рыжих волос.
Баптист хирург же, напротив, вошел с тем важным и самоуверенным видом, какой постоянно придавало ему сознание своего нравственного превосходства над товарищами. На лице его в эту минуту виднелось какое-то презрительное сострадание к своему спутнику, которому, впрочем, так как он его боялся наравне с Бо Франсуа, опасался очень-то ясно высказывать это презрение, чтобы не возбудить гнева, от которого вся его ученость не в силах будет его спасти.
Едва они показались, как Бо Франсуа бросился к ним навстречу.
– Наконец-то вот и вы! Черт возьми, Ле Руж, что с вами случилось? – вскричал он. – Еще два часа тому назад вам следовало быть здесь.
Не ответив ничего, Руж д'Оно опустился в изнеможении на обрубок, только что оставленный Розой.
– Тут не наша вина, Мег, – ответил хирург. – Мы выехали в назначенный час, но дурные вести, Мег! Говорят, солдаты и жандармы рыщут в окрестностях, вот мы и сочли нужным несколько поколесить.
– Тс, молчи! Я лучше тебя знаю, – прервал его Бо Франсуа, – что к чему. А если ты, Баптист, вздумаешь рассказывать шайке эти длинные истории, то… Держи-ка свой язык на привязи; этак умнее будет!… Ну а ты Ле Руж, – продолжал он нарочно дружеским тоном, – тоже, должно быть, испугался, что я вижу тебя таким раскисшим!
– Да, – отвечал мрачный разбойник в забытьи, – да, я испугался!
– Чего же?
– Чего-то, что сидит во мне и что часто подымается и душит меня… У меня в груди огонь; о зачем он не может подняться еще и сжечь вас всех!