Шрифт:
Гарри Тертлдав
Шок и трепет
Равнины податливы. А холмы непреклонны. Так уж повелось с древнейших времен. Равнины уступают. А холмы сопротивляются. Так всегда было. Равнины приветствуют. А холмы отвергают. Так всегда будет.
И вот когда податливые равнины уступают и приветствуют, непреклонные холмы обязаны их наказать. Ибо холмы и равнины скованы вместе в нерушимых объятиях, будучи двумя половинами одного целого — пусть даже равнины иногда и не прочь этих объятий избежать.
Вниз с холмов спускались разбойники, дабы жечь, грабить и бичевать приветствуемых —
И, сделав бич из веревок, он выгнал всех предателей из храма. Тогда воины гарнизона попытались его арестовать. И тогда им, как многим другим до и после них, открылась истина: не пытаться что-то делать — плохо, но пытаться и потерпеть неудачу — еще хуже. Он восстал против них, и с ним восстали его последователи — дабы утопить равнины в крови.
Обитатели равнин прекрасно знали, что надлежит делать в таких случаях. Ведь такие вещи происходили далеко не в первый раз. Богачи — и прочие приспособленцы — покинули свои хозяйства и нашли убежище в городах, где завоеватели, к которым они приспосабливались, защитят их от гнева соотечественников. Ибо завоеватели так же — или почти так же — нуждаются в коллаборационистах, как коллаборационисты — в завоевателях. И это тоже непреложная истина — во всех землях и во все времена.
Некоторые из богачей — и еще большая часть прочих приспособленцев — бежали недостаточно быстро. В такое время нет преступления страшней, чем медлительность — и наказание за него ужасно. О, как вопили спустившиеся с холмов горцы!
— Порождения ехиднины! — кричали они. — Кто внушил вам бежать от будущего гнева? Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное!
И они отправляли пойманных на небеса — или куда уж там они их отправляли — посредством меча, топора, веревки и прочих подобных инструментов, использовать которые подсказывала им их воспаленная смекалка. И смотрел их вождь на то, что они делали, и видел он, что это хорошо.
— Идите за мною, — говорил он, — и я сделаю вас жнецами человеков.
Тогда они вопили еще громче и охотней. Они резали человеков, подобно тому как жнецы в поле жнут колосья. Они жгли поля и виноградники. Они рубили оливковые деревья.
— Уже лежит секира при корне дерев! — кричали они. — Так всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь!
Но в огонь бросали отнюдь не только деревья. Туда же были отправлены многие богачи, и жены их, и любовницы их, и дети их — как законнорожденные, так и прочие.
— Блажен, — пели горцы, — кто возьмет и разобьет младенцев ваших о камень. — И если мерить именно этой меркой, то многие горцы и впрямь были блаженны донельзя.
Они подошли к городу, расположенному в чистом поле. Ворота, конечно же, были закрыты. Стены города были в пять или шесть раз выше роста человека. С этих стен защитники города наблюдали за разношерствной оравой плохо вооруженных людей, сдуру вообразивших, что они способны тягаться с воинами величайшей державы в мире. Некоторые из защитников смеялись. Да почему бы и нет? Стены города были не только высоки, но и широки. А у горцев даже не было осадной башни. Ну да, осадные башни бывают только у цивилизованных армий — а не у этих заросших, немытых и обрезанных варваров.
Вождь повстанцев — или же Сын Божий, как называли его в своем безумии и заносчивости некоторые из его приверженцев — обратился к защитникам:
— Не судите, да не судимы будете.
Впрочем, мало кто из них его понял. Он говорил только на гортанном местном наречии, а цивилизованные языки — языки Запада — были ему неведомы. И если он не мог говорить по-человечески, то какова же была цена его словам? Даже те немногие, кто мог понять этот бесполезный жаргон, лишь рассмеялись в ответ.
Некоторые из повстанцев пришли в ярость и попытались пробиться сквозь хмурые стены. Защитники сразили их своим оружием. Да, смелости нападавшим было не занимать. Собственно, они были только рады отдать жизнь для вящей славы Отца своего предводителя. Но одной храбрости для победы мало — даже когда речь идет о самых смелых людях в мире. Храбрость не помогла повстанцам даже взобраться на стену.
Вождь отозвал их назад.
— Не мир принес я, но меч, — сказал он им, и действительно достал свой меч, и взмахнул им. — Кто не со мною, тот против меня. Потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего. Приимите всеоружие Божие, дабы вы могли устоять против них в день злый.
— Как мы заберемся наверх? — закричали они.
— Многие первые будут последними, и последние первыми, — ответил он, и добавил: — Узок путь, и немногие находят его. — И он собрал двенадцать своих главных советников, и они говорили до самого захода солнца.
Ночью все было тихо. А когда снова пришел день, горцы набросились на город — набросились и были отбиты. Следующей ночью тишина вернулась. На третий день повстанцы нахлынули снова, подобно беспокойному морю. Третьей ночью тишина наступила снова — и бдительность защитников немного притупилась. Не нарушая тишины, горцы засунули колья в отверстия между камнями на стене, и использовали эти импровизированные лестницы, чтобы взобраться на самый верх.
Да, на третью ночь они поднялись, и взобрались на стену, и забрались в город, и велико было последующее кровопролитие.
— Сей день сотворил Господь! — кричали они, и убивали защитников, и убивали коллаборационистов, и убивали всех остальных, кто попадался им под руку, и жгли город, пока не сожгли дотла. А потом, с криками: — Он рассеял надменных помышлениями сердца их! Он низложил сильных с престолов, и вознес смиренных! — повстанцы ушли назад на холмы.
Транспортное судно медленно вползло в гавань. Над кораблем появились чайки и громко закричали, как бы требуя, чтобы их накормили. За первым транспортом последовали другие. По бокам следовали военные корабли, чтобы защитить транспорты от возможного нападения маленьких лодок. Лодок, управляемых фанатиками, которые готовы пожертвовать собой, дабы поджечь врага.
Стоя на палубе первого транспорта, Марк с интересом смотрел вперед. Зеленые поля казались более или менее знакомыми — в отличие от виднеющихся за полями коричневых холмов, выглядящих несколько враждебно. Марк пошел в армию, когда ему исполнилось восемнадцать. В противном случае ему пришлось бы до конца дней своих любоваться задницей идущего впереди мула. Он был по-прежнему доброжелательным, улыбчивым парнем… если только его собеседником не был враг. Для врага же встреча с Марком оборачивалась такими неприятностями, с которыми заведомо не удавалось справиться.