Подсчет черепков

Подобно ползущему вдоль стены таракану, корабль двигался вдоль берега. Когда побережье наконец повернуло на северо-запад, то же сделал и корабль — рулевые весла заскрипели в своих отверстиях, а окрашенный хной шерстяной парус надулся ветром, чтобы направить судно по новому курсу.

Когда корабль изменил направление, евнух Митридат, стоящий на палубе у перил, подозвал к себе капитана едва заметным кивком головы.

— Значит, уже подходим, Агбаал? — спросил Митридат. В его голосе, представлявшем собой нечто среднее между тенором и контральто, звучали холодность, точность и ум.

Капитан-финикиец низко поклонился. На серебряном колечке в его левом ухе заблестело солнце.

— Подходим, о господин, — Агбаал показал на оконечность, которую корабль только что обогнул. — Вот это мыс Суний. Если ветер продержится, то мы будем в Пирее к вечеру. На день раньше, — добавил он лукаво.

— Если так оно и будет, получишь награду, — пообещал Митридат. Удовлетворенный Агбаал поклонился снова и, попросив взглядом разрешения у своего сиятельного пассажира, вернулся к надзору за командой.

Для того, чтобы вернуться к царскому двору как можно быстрее, Митридат расстался бы с золотыми дариками и из собственного кошелька, но нужды в этом не было — прибыв в эту западную глушь по царскому поручению, он мог пользоваться казной Хсриша, Царя Царей, по собственному усмотрению. Он еще раз пообещал себе не скупиться.

День был на редкость ясным, и Митридат мог смотреть вдаль без труда. Впрочем, он увидел только парочку крошечных рыбацких лодчонок да медленно плетущийся торговый корабль, наверняка переполненный пшеницей из Египта. Над волнами кричали чайки.

Митридат попытался вообразить, как это усыпанное островами узкое море выглядело в те великие дни четыре века назад, когда самый первый Хсриш, Хсриш Завоеватель, привел свой огромный флот к триумфу, после которого западная Яуна покорилась Персии раз и навсегда. Но воображения ему не хватило — Митридат еще не настолько привык к кораблям, чтобы представить их одновременное движение в несметном количестве, подобное движению стада овец по дороге на вавилонский рынок.

Эта мысль, как Митридат тут же понял и в знак этого кивнул, напомнила ему о том, к чему он привык больше всего — к земле между Тигром и Евфратом, опаленной солнцем, но зато необычайно плодородной. Привык он и к Эктабанам, летней столице Царя Царей, находящейся в тени горы Аурвант — зимой там было холодно, но зимой Митридат там так ни разу и не побывал. Что же касается морских путешествий, то до этой поездки ничего подобного ему бы и в голову не пришло.

И все же Митридат, к своему удивлению, находил в море некую красоту, пусть и не привычную для его глаз. Вода, по которой он плыл, была настолько голубой, что отливала пурпурным цветом вина, а небо — тоже голубым, но эта голубизна была настолько отличной от морской, что он и сам не мог понять, как два таких разных цвета могут описываться одним и тем же словом. Земля, выступавшая из моря и поднимавшаяся к небу, была то каменистой, то пустынной, то покрытой зелено-серыми оливковыми деревьями. Все это сочетание было весьма своеобразным, но в то же время и по-своему гармоничным.

Агбаал, как и обещал, доставил Митридата к месту назначения еще при свете солнца. Евнух, как и обещал, вложил в ладонь капитана два золотых. Агбаал отвесил поклон чуть ли не вдвое ниже обычного. Глаза на его смуглом лице гордо заблестели, когда Митридат подставил ему щеку для поцелуя, совсем как равному.

Пристань кишела всевозможными купцами Западного моря. Тут были и финикийцы вроде Агбаала в тюрбанах, туниках и плащах, и италийцы в длинных заброшенных за плечо белых халатах, и, конечно же, немало местных яунийцев — или эллинов, как они называли себя сами. Их слегка певучая речь слышалась здесь чаще, нежели арамейский — общий язык империи, который понимали везде: от Индии до окраин галльских земель.

Богатые разукрашенные одежды Митридата, золотые браслеты на его руках, а также выгруженные слугами на пристань горы багажа немедленно привлекли внимание местных жителей — как горшок с медом привлекает мух, подумал он кисло. Он выбрал человека, говорящего по-арамейски с меньшим эллинским присвистом, чем остальные, и сказал ему:

— Будь добр, проводи меня ко дворцу сатрапа.

— Конечно, о господин, — сказал эллин, но лицо его упало. Митридат-то ему заплатит, но теперь он уже не мог и надеяться на то, что получит что-нибудь также и с хозяина постоялого двора, на который он привел бы высокого гостя. "Очень жаль," — подумал Митридат.

Он привык к разумной сетке улиц Вавилона, а в этих западных городках узкие вонючие улочки разбегались куда попало, иногда внезапно упираясь в другие. Он был рад тому, что нанял проводника — человек, незнакомый со всеми этими закоулками, обязательно бы в них заплутался.

Резиденция сатрапа — на дворец, как увидел Митридат, она не тянула никак — ничем не отличалась от близлежащих домов, пусть и была размером побольше своих соседей. Ее побеленный фасад, обращенный ко внешнему миру, был совершенно незатейлив. Митридат презрительно фыркнул. По его мнению, любой человек, чего-то в жизни достигший, должен был как следует известить окружающих о своей значимости.

Он заплатил проводнику — достаточно, чтобы тот не обиделся, но не слишком щедро — и постучал в дверь своей палкой с набалдашником из гранатового дерева, на которую опирался при ходьбе. Спустя мгновение открылось смотровое окошко, через которое на него уставился стражник.

— Кто идет? — свирепо потребовал он ответа. Он также говорил по-арамейски, и тоже с акцентом.

Митридат встал так, чтобы стражник мог его как следует рассмотреть, после чего ответил — но не на арамейском языке, а на чистом и ясном персидском:

— Я Митридат, сарис, — каким-то образом на его родном языке слово, означающее "евнух", звучало почти гордо, — и слуга Хсриша, Царя Царей, царя земель, в которых живет много людей, царя, чьи владения простираются на этой земле далеко и широко, сына царя Мардунии из рода Ахеменидов, перса, сына перса, арийского происхождения. Да одарит его Ахура Мазда улыбкой своей и продлит царствование его. Я прибыл в западную сатрапию Яуна по повелению, услышанному мною из его собственных царских уст. Я намерен поведать о нем твоему господину, сатрапу Вахауке.