Шоколадная война

Кормье Роберт

— Бедняга, — сказал Арчи. — Без матери остался.

Опять эта забота, это сочувствие в голосе.

Оби кивнул. Еще одно имя. Чье?

— Паршиво ему, наверное.

— Да, — нетерпеливо согласился Оби.

— Знаешь, что ему нужно, Оби? — Его голос звучал мягко, сонно, ласкающе.

— Что?

— Терапия.

Ужасное слово выморозило из голоса Арчи всю теплоту.

— Терапия?

— Да. Запиши-ка его.

— Ради бога, Арчи. Ты же его видел. Он просто тощий малец, который старается пролезть в команду новичков. Тренер его сожрет и не подавится. А у него мать в могиле еще не остыла. На хрена

ты включаешь его в список?

— Не позволяй ему себя надуть, Оби. Он крепкий малый. Вспомни, как его снесли, а он все-таки поднялся на ноги. Крепкий. И упрямый. Ему надо было остаться на земле — это было бы самое разумное. А кроме того, должны же мы дать ему шанс подумать о чем-нибудь другом, кроме его бедной умершей матери.

— Ты скотина, Арчи. Я это раньше говорил и еще скажу.

— Записывай. — Голос холодный, как лед за Полярным кругом.

Оби записал. В конце концов, ему-то что за беда!

— Задание?

— Что-нибудь придумаю.

— У тебя времени только до четырех, — напомнил Оби.

— Задание должно подходить исполнителю, Оби. В этом вся прелесть.

Оби подождал минутку-другую и не удержался, спросил:

— Неужто у тебя кончились идеи, Арчи?

Великий Арчи Костелло иссяк? Такое немыслимо было даже представить.

— Просто не хочу спешить, Оби. Это искусство, знаешь ли. Возьмем парня вроде этого Рено. Особые обстоятельства. — Он помолчал. — Запиши его с шоколадными конфетами.

Оби записал: «Рено — шоколадные конфеты». Арчи никогда не иссякнет. Одних конфет, к примеру, хватит на дюжину заданий.

Оби взглянул на поле, где неподалеку от ворот образовалась куча мала. Его охватила грусть. А ведь я мог бы играть в футбол, подумал он. Да он и хотел, когда пришел сюда, — раньше, в школе Святого Иосифа, у него очень прилично получалось. А вместо этого заделался секретарем у Стражей. Тоже неплохо, конечно. Только вот что жалко — даже родителям не расскажешь!

— Знаешь что, Арчи?

— Что?

— Жизнь — грустная штука. Местами.

Одним из огромных достоинств Арчи было то, что в его компании такие сентенции не казались нелепыми.

— Жизнь — говно, — сказал Арчи.

Сейчас тени от ворот определенно напоминали пару крестов, пустые распятия. Хватит на сегодня символизма, подумал Оби. Его ждет работа, и если поторопиться, вполне можно успеть на четырехчасовой автобус.

Глава третья

Девушка была невероятно, душераздирающе прекрасна. У него аж под ложечкой засосало. Водопад светлых волос ниспадал на ее голые плечи. С минуту он украдкой рассматривал фотографию, потом закрыл журнал и вернул его на место, на верхнюю полку. Огляделся, чтобы проверить, не заметил ли кто-нибудь. Хозяин магазина категорически запрещал читать журналы и даже вывесил табличку: «НЕ ПОКУПАЕШЬ — НЕ ЧИТАЙ». Но хозяин был чем-то занят в дальнем конце зала.

Почему он всегда чувствовал себя таким виноватым, если заглядывал в «Плейбой» и другие подобные издания? Многие ребята покупали их, приносили в школу, прятали в тетрадных обложках, даже перепродавали. Иногда он замечал их в домах у приятелей, небрежно брошенные на столик вместе с газетами. Однажды он и сам купил такой, заплатил за него дрожащими руками — доллар с четвертью, все свои карманные деньги на тот момент. А потом не знал, куда девать этот чертов журнал. Тайком притащил его домой, спрятал у себя в нижнем ящике и жутко боялся разоблачения. Потом, когда Джерри надоело носить его под рубашкой в туалет, чтобы там поспешно перелистать, когда он устал от своего обмана и от страха, что мать найдет журнал, он вынес его из дома и выбросил сквозь решетку в водосток. Раздался унылый всплеск, и Джерри окончательно распрощался со своими зря потраченными деньгами. Его обуяла тоска. Полюбят ли его когда-нибудь? Джерри преследовало страшное опасение, что он умрет раньше, чем прикоснется к девичьей груди.

Выйдя на автобусную остановку, Джерри прислонился к столбику с телефоном. Все его тело ныло, измотанное футбольными испытаниями. Вот уже третий день его нещадно мяли и трепали. Но, слава богу, Джерри все еще удерживался в списке претендентов. От нечего делать он принялся следить за компанией напротив, на городской площади. Он видел этих людей ежедневно. Они стали частью местного пейзажа, как пушка времен Гражданской войны, памятник жертвам Второй мировой, флагшток. Хиппи. Дети-цветы. Уличный народ. Бродяги. Маргиналы. У каждого было для них свое название. Они появлялись в городе весной и оставались до октября — бродили без дела, иногда задирали прохожих, но по большей части мирно дремали где-нибудь у стенки. Его завораживал их вид, он завидовал их старой одежде, их апатичности — казалось, что им абсолютно на все наплевать. Тринити была одной из последних школ, где еще не отменили форму — сорочку и галстук. Он увидел, как из-под обвисшей шляпки одной девицы выскользнула струйка дыма. Травка? Он не знал. Да мало ли вещей, о которых он ничего не знает?

Поглощенный своими мыслями, он не заметил, как один бродяга отделился от своих товарищей и пошел через улицу, ловко уворачиваясь от автомобилей.

— Эй, чувак!

Джерри с изумлением понял, что это обращаются к нему.

— Я?

Парень остановился на мостовой по другую сторону от зеленого «фольксвагена», навалившись грудью на крышу автомобиля.

— Ты, ты.

Ему было лет девятнадцать — длинные черные волосы подметают плечи, тонкие усы вялой черной змейкой улеглись вдоль верхней губы, свисая кончиками до подбородка.

— Чувак, ты на нас пялишься натурально каждый день. Стоишь и пялишься.

Они и вправду говорят «чувак», подумал Джерри. А ему казалось, что теперь так могут сказать разве что в шутку. Но этот парень явно не шутил.

— Ты что, чувак, в зоопарке? Мы тебе кто, а?

— Да нет, ты ошибся. Я не смотрю. — Но он смотрел, каждый день.

— Смотришь, чувак. Ты стоишь тут и смотришь на нас. Со своими учебничками, в своей рубашечке и в своем синебелом галстучке.

Джерри беспокойно огляделся. Его окружали одни незнакомцы — никого из школы.

— Думаешь, мы недоразвитые, чувак?

— Я этого не говорил.

— У тебя это на лбу написано.

— Слушай, — сказал Джерри, — мне надо на автобус. — Что было глупо, конечно, потому что автобус еще и на горизонте не появился.

— А знаешь, кто недоразвитый, чувак? Ты. Ходишь в школу каждый день. Потом на автобусе домой. Делаешь уроки. — В голосе парня сквозило презрение. — Лопух лопухом. В четырнадцать-пятнадцать уже на сорок тянешь. Встал на рельсы. Супер!