Чтение онлайн

на главную

Жанры

Шрифт:

– Меня хватил солнечный удар, как же это я прошляпил! – жаловался поэт жене с виноватой улыбкой. – Ну какая же я шляпа!

И скончался от сердечного приступа.

…Андре Жид, почивши в бозе, не мог восстать из гроба и отправиться на почтамт. Тем не менее, на следующий день после его кончины Франсуа Мориак получил телеграмму: «Ада нет. Можешь жить в своё удовольствие. Сообщи Клоделю». И подпись: «Андре Жид»… Предполагают, что от имени покойника телеграмму отправил неизвестный мистификатор. Впрочем, чем чёрт не шутит.

…Николаю Гоголю сызмальства запал в память рассказ бабушки о лестнице, по которой людские души попадают на небо. Перед кончиной он требовал:

– Лестницу, поскорее, давайте лестницу!

Образ лестницы, соединяющей дольний мир с горним –

один из любимейших и вместе с тем тревожащих – не покидал писателя на протяжении всей его жизни, и до своего последнего вздоха Николай Васильевич не мог от него освободиться, выговаривая слабеющим голосом:

– Поднимите, заложите на мельницу! Ну же, подайте! Как сладко умирать… Мне хорошо… Только бы лестницу!

…Владимир Набоков, увлекавшийся энтомологией и коллекционированием бабочек, напоследок предположил, что «кое-какая бабочка уже взлетела».

…Александр Грин прошептал напоследок:

– Зурбаган!

…Анри Барбюс умирал в Москве, в кремлёвской больнице. Коротко вынырнув из забытья, он потребовал:

– Телеграфируйте в Париж: «Надо спасать мир».

После этого его жизнь оборвалась.

…«Мама, мама!» – выкрикивал Август Стринберг, обнимая медсестру перед кончиной… «Мама, мама!» – восклицал обдолбленный барбитуратами Трумен Капоте в свой последний час, хватаясь за приютившую его Джоан Копленд в Лос-Анджелесе… «Мама!» – стонал Джордж Байрон, умирая… «Мама!» – шептал Анатоль Франс, умирая.

***

– Откровенно говоря, не очень-то я доверяю воспоминаниям очевидцев, присутствовавших при кончине великих, – высказал сомнение Сергей. – Тем более что многие рассказы разнятся между собой. Память – штука ненадёжная.

– Иные вдовы и друзья-коллеги наверняка стараются приукрасить последние минуты мэтров, – поддержал я его мысль. – Присочинят сгоряча, а со временем, возможно, и сами начинают верить в свои выдумки. И уходят эти конфабуляции в народ как чистая правда.

– Не зря существует выражение: «врут, как очевидцы», – напомнил Шолохов. – А всё же бывает, что при кончине присутствует большой коллектив. Это уж случаи бессомненные. Например, когда расстреливали царя Николашку – знаете, что он сморозил? О, это прямая характеристика всей его жизни получилась! Представьте, свели его в подвал вместе с семейством, зачитали приговор – а он: «Как? Я не понял!». Вот вам и последние слова. Как жил, так и помер: ничего не понял… Зато его дядька, великий князь Николай Михайлович, отмочил напоследок хорошую хохму. Перед расстрелом во дворе Петропавловский крепости он снял сапоги и бросил их солдатам со словами: «Носите, ребята! Всё-таки царские!». Вот это красиво помер, ничего не скажешь. Хоть и князь, а молодец.

– Да какая разница, князь или простой человек: жить-то всем хочется, – заметил Сергей. Затем, поколебавшись немного, добавил:

– Впрочем, Ключевский писал, что самое умное в жизни – это смерть, ибо только она исправляет все ошибки и глупости жизни.

– Это утверждение годится только для простых людей, которые не оставляют после себя следов, – возразил классик. – А написанное пером не вырубишь топором: все писательские погрешности переживают своих авторов. Взять, к примеру, Демьяна Бедного. Считался наипервейшим в стране поэтом, разве только Маяковского ставили почти вровень с ним. Ленин – ещё до революции – переписывался с Демьяном и цитировал его стихи, выступая перед массами. А потом и вовсе поселили его в Кремлёвском дворце вместе с женой и тёщей, и детьми, и нянькой. Жил по-царски, жрал от пуза чёрную икорку, когда народ распухал от голода. Ради творческого вдохновения ходил смотреть, как расстреливали Фанни Каплан, да ещё помог матросу Малькову сжечь её тело в бочке. Писатели и критики славили Бедного на все лады, и новые блага на него так и сыпались: дача в Мамонтовке, персональный «Форд», отдельный железнодорожный вагон для разъездов по стране. Ни дать ни взять литературное божество! Правду сказать, писучий был скорохват, на все события откликался. Видно, чуял, что ему не навсегда успешность отпущена, вот и жил по принципу: дери лыко, поколе дерётся. А к середине тридцатых годов он всем надоел, и мало-помалу стали появляться в газетах критические статьи с обвинениями Демьяна в политической отсталости и оплёвывании прошлого, в антипатриотизме и отклонении от линии партии, в охаивании России и русского народа. А когда он сунулся в «Правду» с антифашистской поэмой «Борись или умирай», Сталин велел передать ему, что у нас-де литературного хлама и так достаточно, не стоит умножать мусорные залежи ещё одной басней… Но ничего. Хотя вскорости выпихнули Бедного из кремлёвской квартиры, а заодно из партии, да всё же не в лагере помер – в своей постели. Зато как был знаменит! Сколько лет его имя полоскалось на газетных страницах, ровно красный флаг на ветру! Вот и запечатлелся он в истории как знаменитый бездарь, со своими примитивными агитками.

– Это точно, – подтвердил я. – Ни одного путного стихотворения от Демьяна Бедного не осталось. И его собрания сочинений ни у кого в доме не сыщешь: все давно сгнили на помойках.

– Однако его имя ты не забыл.

– Так ведь потому и помню, что одиозная фигура: полуграмотный баснеплёт на вершине советского Парнаса.

– Об том и речь. Нет уж, не желал бы я себе подобной славы мелкотравчатой… А когда задвинули Демьяна, первым советским поэтом стал считаться Василий Лебедев-Кумач. Этого полной бездарностью назвать не могу, всё же он написал «Войну народную» и ещё немало песенных стихов. Зато другим прославился: воровал, как скаженный.

– В каком смысле – воровал? – не понял Сергей.

– Да в обыкновенном: строки чужих песен присваивал, дурбалай. Поэтическим клептоманом считался у нас. Не сразу, конечно, а после того как попался на горячем. В сороковом году Абрам Палей подал официальную жалобу в Союз писателей, что из его стихотворения «Вечер» Лебедев-Кумач своровал одну из строф для своей песни «Москва майская». Делать нечего: раз есть жалоба, значит, надо рассматривать по существу. Фадеев по такому случаю собрал Пленум правления Союза – стали разбираться да сопоставлять. Выяснилось, что кусок песни к фильму «Моряки» этот прощелыга передрал из стихотворения «Цусима» покойного Владимира Тан-Богораза. И ещё не менее десятка случаев воровства установили. Ясный оборот, все стали возмущаться, выкрикивать: «Сволочь! Позор! Гнать его в шею из наших рядов!». Однако не дали исключить из писательского союза: в Кремле присоветовали Фадееву не раздувать дело, а то и в самом деле получится позор на весь мир, что в СССР среди деятелей культуры развелась этакая нечистоплотность… Не зря всё же когда Лебедев-Кумач только начинал входить в известность, сатирик Виктор Ардов сочинил на него эпиграмму:

Кумач за дело взялся рьяно.

Он – воспеватель наших дней,

Сменил он Бедного Демьяна

И стал писать ещё бедней.

***

– А всё же что-то давненько Василий не возвращается, – снова вспомнил о недокомплекте в нашей компании Сергей. – Может, заблудился, район-то незнакомый.

– Если б он первый раз пошёл за пивом, тогда ещё ладно, – возразил я. – А то ведь уже несколько раз успел смотаться туда-сюда: знает дорогу.

– Или задрался с кем по пути, устроил зубобой, – предположил Шолохов. – Дело молодое: показаковать, покуражиться, пока сила в руках-ногах присутствует.

– Упаси бог, – встревожился я. – Он же здоровый кабан: может ненароком покрошить кучу народу.

– Тогда и беспокоиться нет причины: значит, не сгибнет, – махнул рукой классик. – Пускай разомнётся, ежели имеет душевную потребность: небось намордует кого следует, да и возвернётся.

– Нет-нет, – я поднялся на ноги. – Такие вещи нельзя пускать на самотёк. Пойду посмотрю, как бы его не загребли в околоток.

– Та иди, раз ты такой боягуз неугомонный, – бросил мне в спину Шолохов. – Особенного смысла не вижу, но, как говорится, бешеной собаке семь вёрст не крюк, хе-хе… Только гляди, чтобы на одной ноге обернулся, а то не до скончания века же нам тут пива дожидаться.

Поделиться:
Популярные книги

Проводник

Кораблев Родион
2. Другая сторона
Фантастика:
боевая фантастика
рпг
7.41
рейтинг книги
Проводник

Идеальный мир для Лекаря 17

Сапфир Олег
17. Лекарь
Фантастика:
юмористическое фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Идеальный мир для Лекаря 17

Идеальный мир для Лекаря 13

Сапфир Олег
13. Лекарь
Фантастика:
фэнтези
юмористическое фэнтези
аниме
5.00
рейтинг книги
Идеальный мир для Лекаря 13

LIVE-RPG. Эволюция 2

Кронос Александр
2. Эволюция. Live-RPG
Фантастика:
социально-философская фантастика
героическая фантастика
киберпанк
7.29
рейтинг книги
LIVE-RPG. Эволюция 2

Измена. Истинная генерала драконов

Такер Эйси
1. Измены по-драконьи
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
5.00
рейтинг книги
Измена. Истинная генерала драконов

Инферно

Кретов Владимир Владимирович
2. Легенда
Фантастика:
фэнтези
8.57
рейтинг книги
Инферно

Тайный наследник для миллиардера

Тоцка Тала
Любовные романы:
современные любовные романы
5.20
рейтинг книги
Тайный наследник для миллиардера

Личник

Валериев Игорь
3. Ермак
Фантастика:
альтернативная история
6.33
рейтинг книги
Личник

Внебрачный сын Миллиардера

Громова Арина
Любовные романы:
современные любовные романы
короткие любовные романы
5.00
рейтинг книги
Внебрачный сын Миллиардера

Ваше Сиятельство 7

Моури Эрли
7. Ваше Сиятельство
Фантастика:
боевая фантастика
аниме
5.00
рейтинг книги
Ваше Сиятельство 7

Смерть может танцевать 3

Вальтер Макс
3. Безликий
Фантастика:
боевая фантастика
5.40
рейтинг книги
Смерть может танцевать 3

Измена. Верну тебя, жена

Дали Мила
2. Измены
Любовные романы:
современные любовные романы
5.00
рейтинг книги
Измена. Верну тебя, жена

Ты всё ещё моя

Тодорова Елена
4. Под запретом
Любовные романы:
современные любовные романы
7.00
рейтинг книги
Ты всё ещё моя

Сумеречный Стрелок 2

Карелин Сергей Витальевич
2. Сумеречный стрелок
Фантастика:
городское фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Сумеречный Стрелок 2