Шорохи
Шрифт:
– И отвергли ее, – добавил Тони.
– Ну, если вы слегка и тронулись, – снова улыбнулся Радж, – я с удовольствием присоединюсь к такой симпатичной компании. Пусть нас будет четверо.
Как выяснилось, в течение последних полутора лет Фрай ежемесячно получал консультации, по пятьдесят минут каждая.
– Как я сказал вам по телефону, – продолжал Радж, – мистер Фрай разрывался между двумя желаниями. С одной стороны, он отчаянно нуждался в моей помощи, хотел добраться до истоков своей
– Да, – подтвердила Хилари. – Что его беспокоило? Каковы были симптомы его болезни?
– Главным образом Фрай жаловался на постоянно повторяющийся кошмар, из-за которого не мог нормально спать.
На круглом кофейном столике стоял магнитофон; рядом высились две стопки кассет: одна из четырнадцати, а другая из четырех штук. Радж взял одну кассету из четырех.
– Все мои консультации записываются и хранятся в несгораемом шкафу. Вот это – беседы с мистером Фраем. Вчера, после звонка мистера Райнхарта, я прослушал эти записи и выбрал наиболее важные, на мой взгляд, места. Давайте послушаем самого мистера Фрая.
Он вставил кассету в магнитофон.
– Этот отрывок – из самого первого разговора. За первые сорок пять минут Фрай фактически ничего не сказал. Он казался внешне спокойным и уравновешенным, однако я заметил, что он чем-то напуган, но боится признаться в этом. Я долго искал к нему подход, и наконец он решился. Но все равно каждое слово приходилось вытягивать словно клещами. Вот слушайте.
Радж нажал на клавишу. При звуках знакомого дребезжащего голоса у Хилари побежали мурашки по спине. Первая реплика принадлежала Фраю.
«– Я не могу нормально спать.
– Как часто?
– Каждую ночь.
– У вас бессонница?
– Отчасти.
– Вы не могли бы поконкретнее?
– Мне снится сон.
– Что за сон?
– Очень страшный. Кошмар.
– Один и тот же каждую ночь?
– Да.
– Давно это у вас?
– Очень давно.
– Год? Два года?
– Нет, нет. Гораздо дольше.
– Пять лет? Десять?
– Самое меньшее тридцать.
– Неужели каждую ночь?
– Да.
– Один и тот же сон тридцать лет подряд?
– Да.
– О чем он?
– Не знаю.
– Не бойтесь сказать мне.
– Я не боюсь. Просто я не знаю.
– Как же это может быть?
– Я просыпаюсь весь в поту и сразу все забываю.
– Тогда почему вы считаете, что это один и тот же сон?
– Если я скажу, то вы сочтете меня сумасшедшим.
– Я никогда не употребляю этого слова.
– Ну… всякий раз, когда я просыпаюсь от кошмара, у меня такое чувство, словно по мне кто-то ползает.
– Кто?
– Не знаю. Не могу вспомнить. Но они ползают по всему телу. Такие омерзительные. Пытаются залезть в нос и рот. Даже в глаза. Они под одеждой. В волосах. Всюду. И ползают, ползают…»
Перед мысленным взором Хилари встало искаженное страхом лицо бандита: мертвенная бледность, расширенные зрачки, капли холодного пота у корней волос…
Лента продолжала крутиться.
«– Это что-то одно или их несколько?
– Не знаю.
– Что вы при этом чувствуете?
– Ужас. Тошноту…
– Зачем оно хочет влезть внутрь вашего тела?
– Не знаю.
– Вы испытываете еще какие-нибудь ощущения, кроме тактильных?
– Я слышу… звуки…
– Какого рода?
– Шорохи… Шепот… Не знаю.
– Как будто кто-то шепчется?
– Может быть.
– О чем?
– Не знаю. Они угрожают мне. Ненавидят меня…
– Это угрожающий шепот?
– Да.
– Как долго он длится?
– Пока ползают…
– Минуту-другую?
– Да. Доктор, я вам кажусь сумасшедшим?
– Поверьте, мистер Фрай, мне приходится слышать и более странные вещи.
– Вы можете мне помочь?
– Это во многом будет зависеть от вашей готовности помочь себе.
– Я боюсь.
– Чего вы боитесь?
– Того, что окажется…»
Доктор Радж вынул кассету и сказал:
– Устойчивые галлюцинации. В этом нет ничего из ряда вон выходящего. А вот кошмар, сопровождаемый осязательными и звуковыми эффектами, – не совсем обычная жалоба.
– И несмотря на это, – обратился к нему Джошуа, – вы не сочли Фрая опасным для окружающих?
– Господи, ну конечно же, нет! Он всего-навсего боялся страшного сна. И проводил четкую грань между кошмаром и явью.
Тони наклонился поближе к врачу.
– Может быть, не столь четкую, как вам показалось?
– Вы хотите сказать, он морочил мне голову?
– А это возможно?
Радж утвердительно кивнул.
– Психология не точная наука, а психиатрия и подавно. Да, он мог втереть мне очки. Особенно если принять во внимание, что мы встречались всего раз в месяц.
Он поставил вторую кассету.
«– Вы никогда не упоминали о своей матери.
– А что такое?
– Это я вас спрашиваю.
– Вы задаете слишком много вопросов.
– Других пациентов не приходится расспрашивать: они сами открывают рот и начинают говорить.
– О чем?
– Чаще всего о матерях.
– Вам, должно быть, осточертело.
– Нисколько. Расскажите мне о вашей матери.
– Ее звали Кэтрин.
– И?
– Мне больше нечего сказать.
– Каждому есть что сказать о своей матери. И об отце».