Схождение в ад (сборник)
Шрифт:
Нет, рисковать столь крупно Миша не жаждал. Избежав российской тюрьмы, удачно вывезя деньги и ценности, угодить в американскую каталажку, да еще с перспективой депортации? Чтобы в аэропорту конечного назначения, продвигаясь к выходу в каре пограничников и милиции, узреть лицо встречающего его Дробызгалова? Спасибо…
Да, влекла Мишу американская сказка, мнился ему волшебный Брайтон–Бич — центр русскоязычной еврейской колонии, где, под эмигрантские мелодии и напевы, все как один счастливы и дружны, пьют в блеске витрин и бриллиантов сытые его собратья–перебежчики шампанское с русской водкой, и уж они–то всегда
Миша не представлял себе маленькую полутрущобную улочку с мостом «подземки», тесные ресторанчики, поток прохожих, где очень редко различишь русское лицо, — очерченный океанским прибоем краешек задворок Америки. Жалкое гетто.
Здесь, в Кельне, Миша находился в центре культуры, благополучия, хорошего вкуса, традиций и даже большего изобилия.
Но Миша того не ведал. Однако интуитивно решился он на грамотный и простенький, в общем–то, шаг: сдаться властям, как политический беженец. И сдался, угодив из уюта гостиницы на казенную койку спецобщежития, где очутился в компании югославов, поляков, цыган и румын — публики темной интеллектуально, к антисанитарии привычной с детства и тюрьму считавшей вполне подходящим местом для передышки между своими криминальными мероприятиями.
В отличие от основного контингента, Миша не бузил, алкоголя и наркотиков не употреблял, воровством в магазинах не промышлял, а жил в соответствии с предписанным режимом, вежливо раскланивался с комендантом, консультируясь у него частенько по поводу тонкостей немецкого языка, усердно им изучаемого, ходил с вымытой головой и в чистой рубашке, что, конечно же, производило благоприятное впечатление на администрацию, нечасто встречавшую в этих стенах столь нравственного и интеллигентного персонажа.
Легенда Миши как политического беженца также отличалась изящной незамысловатостью: дескать, виною была страстная любовь, чей результат выразился в лишении им девственности дочери начальника районного КГБ, кто, в свою очередь, узнав о данном торжестве плоти, от брака дочери с сыном осужденного партийного работника категорически отказался, и , из соображений слепой отцовской мести, подвергнул Мишу уголовному преследованию за надуманные валютные операции, используя при этом свой авторитет в карательных структурах власти.
Еще пышно цвел пустоцвет «перестройки», еще стояла Берлинская стена, возле которой лишь начинали бушевать страсти, и шустрый как веник Горбачев сновал по Европе, встречаясь–раскланиваясь–болтая, запечатляя иудины поцелуи на старческих щеках ракового больного Хонеккера; еще проникновение русских на Запад исчислялось разрозненными единичными экземплярами, а потому Миша Аверин, оказавшийся в привилегированном в то время меньшинстве, без особенных хлопот получил постоянную прописку на немецкой земле и влился, а точнее, — вклинился в свободное, как ему тогда казалось,западное общество.
Активный и свободолюбивый коммерсант по натуре, он же — следуя прошлой совдеповской терминологии — «махровый спекулянт», Михаил быстро уяснил, что приложение своим силам среди закормленных бюргеров навряд ли найдет.
Перепродажа дефицитного товара в тоталитарном Союзе не требовала особенных физических и умственных усилий; необходимым условием для этого являлась лишь отвага и пренебрежение коммунистической моралью; здесь же подобное поощрялось, однако было сопряжено с вкладом в дело немалого капитала, налогами, бухгалтерской волокитой, изучением рынка и весьма скромными в своем итоге дивидентами, если и не откровенным прогаром бизнеса, поскольку выдержать конкуренцию в условиях всеобщего изобилия — задача нелегкая.
Тем не менее, Михаил не унывал. В конце концов, жизнь его ныне протекала в развитой цивилизованной стране, давшей ему статус, бесплатную квартиру и медобслуживание, различного рода пособия, курсы по изучению языка, и, хотя по завершении безмятежного периода адаптации ожидался прессинг со стороны властей в отношении трудоустройства, он был к тому готов, решив: коли сильно нажмут, что же — пойдем на крайние меры: будем работать…
В очередной раз получив пособие на жизнь, а также сумму на приобретение мебели и телевизора, Михаил отправился в торговый центр, где, с полчаса пошлявшись для вида, сделал затем официальное заяление ответственному лицу: дескать, буквально пять минут назад неизвестным карманником у него был похищен бумажник с деньгами и с паспортом, и, если администрация не в силах выявить преступный элемент, то пусть хотя бы даст Мише официальную справку о данном инциденте.
Для составления справки пригласили представителей полиции, отнесшихся к беженцу сочувственно, и уже на следующий день конторе по социальной помощи пришлось повторно раскошелиться на утраченную ее подопечным сумму, ибо — как оставить нуждающегося человека без материальной поддержки? — а что же касается полиции, то и ей пришлось выписать Михаилу Аверину солидный синий паспорт постоянно проживающего в Германии лица, что, безусловно, был куда более действеннее для передвижений по миру, нежели серпасто–молоткастый ущербный документик…
Гуманистические основы богатейшего государства мира Михаил эксплуатировал безжалостно.
Он даже не подозревал, что поступками его руководил тот подспудный негативный опыт, что был невольно накоплен всей предыдущей жизнью в стране, где ложь и насилие, задрапированные красными коммунистическими логунгами, въедались в каждую клеточку сознания ее обитателей, чей принцип " хочешь жить — умей вертеться», хотя и не провозглашался всенародно, однако был превосходно известен каждому.
То же, хотя и в меньшей мере, относилось к сокурсникам Михаила по изучению сложного немецкого языка: полякам, румынам и прочим национальным меньшинствам из разваливающегося социалистического лагеря, чью компанию, впрочем, Аверин воспринимал с некоторой долей брезгливости за ее бескультурие, жуликоватость и мелко–криминальные наклонности.
А посему угнетало Мишу одиночество и бездеятельность, хотелось ему какого–то большого и долговременного дела, хотя, с другой стороны, каких свершений можно ожидать от примитивного спекулянта, пускай и обладающего даром выдающегося авантюриста?
Но судьба, или же тот, кто ведает тайные желания и устремления человеков, порою волшебно их воплощает в действительность. И миг, когда рухнула стена, разделявшая два Берлина, стал в жизни Аверина эпохальным, пусть поначалу отнесся он к данному событию равнодушно и даже с опаской: мол, хлынут теперь сюда, в процветающий Кельн, толпы изголодавшихся социалистических немцев, а на хрена, извините, они н а м?..