Шпандау: Тайный дневник
Шрифт:
20 февраля 1950 года. Сердце совершает скачки, поэтому последние четыре вечера приходится принимать «Теоминал». Это экстрасистолия, вызванная, судя по записям в медицинской карте, монотонностью жизни и изоляцией от общества. Вполне распространенный симптом.
Жена привезла две симпатичные фланелевые рубашки. До чего хорошая одежда усиливает восприятие себя как личности. Раньше подобное чувство я испытывал, садясь за руль своей пятилитровой спортивной машины. Теперь ее заменила рубашка.
1 апреля 1950 года. Утром в честь 1 апреля
6 апреля 1950 года. Посол Франсуа-Понсе попросил директора Бресара узнать у меня и Нейрата, есть ли у нас какие-нибудь пожелания. «Быть свободным, конечно», — ответил я.
7 апреля 1950 года. Сегодня во время работы в саду Ширах вдруг воскликнул: «С запада надвигаются тучи. Наверное, у нас пойдет дождь». Меня поразила его манера речи — в обычных обстоятельствах он, скорее всего, сказал бы: «Собираются тучи. Будет дождь», или что-то в таком роде. Мы все выражаемся неким стилизованным книжным языком. К примеру, Функ всегда называет песчаную землю Бранденбурга «плодородной почвой». Ширах «кушает», когда ест тюремную пищу. Нейрат говорит, что хочет «еще минутку понежиться на весеннем солнышке». Может, это связано с «обетом молчания», который официально никто не отменял. Прошло почти пять лет, но в присутствии русских мы произносим всего несколько предложений в день. В течение четырех-пяти часов нашими интеллектуальными собеседниками становятся книги.
К сегодняшнему дню я прочитал почти все книги по итальянскому Возрождению, которые были в библиотеке Шпандау. Творения Делорма и благородство замка Анси-ле-фран впервые заставили меня осознать, что архитектура может быть великой без монументальности, что этот стиль классицизма производит столь сильное впечатление именно благодаря отсутствию внешних эффектов. В сущности, на фоне строгой красоты раннего французского Возрождения напоминающие крепости флорентийские замки выглядят вульгарно. Последние были для меня идеалом в годы, когда я проектировал дворец фюрера. Развитие немецкого искусства в ту эпоху вызывает разочарование. Вендель Диттерлин, к примеру, не идет ни в какое сравнение с Делормом. У Диттерлина элементы античности накладываются на вычурные строения в стиле поздней готики. Все кажется излишне живописным, нет четких линий; нет внутренней свободы. Теперь я понимаю, откуда берут начало витиеватые фасады Гейдельбергского замка, стоящего всего в нескольких сотнях метров от дома моих родителей.
Возрождение, возникнув в Италии, распространилось на Францию и Англию, но, в сущности, обошло стороной Германию. Возможно, одна из причин успеха Гитлера кроется именно в том, что гуманистическая культура не добралась до Германии.
9 апреля 1950 года. Уже несколько недель Гесс отказывается вставать по утрам, умываться, идти за завтраком. Говорит, что испытывает нестерпимую боль. Порой в его камере возникают шумные ссоры с охранниками. В ответ на крики: «Подъем! Встать с кровати!» — слышится хныканье Гесса: «Больно! Не могу. Не могу идти. Не видите, как я мучаюсь?» Теперь по распоряжению американского врача Гесс должен утром на час встать с кровати, умыться и убрать в своей камере, а потом может снова лечь. Мне больше не разрешают приносить ему еду. Врач явно думает, что Гесс симулирует. Рентген не выявил никаких серьезных отклонений.
13 апреля 1950 года. Посылка с подарками ко дню рождения: пижама и несколько кусков мыла. Я получил ее сегодня с опозданием на четыре недели.
14 апреля 1950 года. Нас осматривал американский психиатр. Гесс всячески изображал умалишенного. Все остальные постарались как можно скорее сбежать от назойливых расспросов. На меня врач потратил полчаса. Интересно было бы прочитать его заключение.
17 апреля 1950 года. Начальник охраны Террей сообщил нам, что директора утвердили новые правила; теперь запрещается вешать картинки на стенах в камере. Несколько семейных фотографий можно пока оставить.
В унынии снимаю репродукции классического искусства — напоминания о моем настоящем мире. Это бессмысленное притеснение после долгого заключения причиняет мне больше боли, чем сама потеря.
20 апреля 1950 года. «Герр Шпеер, ко мне вернулась память! — подходя ко мне, восклицает Гесс. — Хотите, докажу?» И не дожидаясь ответа, вываливает на меня подробные сведения о литературе и истории, большей частью, о том, что мне неизвестно. Неужели своим чудесным исцелением он обязан психиатру?
27 апреля 1950 года. Работал четыре недели и сегодня завершил проект большого загородного дома. Второе решение нравится мне больше. Теперь деревья получаются лучше; я набил на них руку в нюрнбергской тюрьме.
26 мая 1950 года. Чтобы отвлечься, последние несколько дней разрабатывал проект скромного домика типа ранчо для Джека Донахью. Небольшой коттедж, соответствующий его ограниченным доходам. Он хочет строить где-нибудь на юге Соединенных Штатов. Поработав в мелком масштабе, что, в общем-то, не мой стиль, решил расслабиться и начертить проект дома побольше. Такой я бы построил для себя, если бы у меня снова появились деньги.
По распоряжению директоров британского начальника охраны Летхэма назначили ответственным за сад. Он ездил в отпуск домой в Шотландию и привез семена и рассаду Цветов; у его брата там питомник. Но нас беспокоят эти нововведения. Мы боимся, что из-за цветочных грядок русский директор станет еще требовательнее. Недавно он заявил, что работа в саду ухудшает дисциплину и осложняет жизнь наших охранников. Он с удовольствием заставил бы нас снова, как три года назад, ходить по кругу на расстоянии десяти шагов друг от друга, заложив руки за спину.
1 июня 1950 года. Капеллана Казалиса, который три года заботился о нас, переводят в Страсбург. Благодаря его проповедям моя вера обрела смысл. Он не терпит полумер и добивается успеха, потому что вкладывает в дело всю душу. Может быть, и в будущем его влияние поможет мне пережить эти годы в Шпандау.
Чтобы не лишиться присутствия духа на его последней проповеди, я попытался перевести его слова на французский. Потом нам удалось полчаса посидеть вместе, потому что никого из русских не было поблизости. Глубоко тронутый, я с полной уверенностью сказал ему на прощание: «Сохрани Господь вашу силу».