Шпандау: Тайный дневник
Шрифт:
Функ апатично качает головой.
— Нет, дело не в этом. Но если бы вы пошли за огурцом, я бы попросил вас принести и мне.
Хотя бы для того чтобы позлить Шираха, который Крутится рядом с граблями в руках, я пользуюсь случаем и завожу обстоятельный разговор с Функом. Мы обсуждаем то одно, то другое и наконец доходим до планов Гитлера по освоению и заселению завоеванных восточных территорий. Мы рассуждаем, что эти планы обеспечили бы Нас работой до конца жизни. В мою задачу входило бы составлять проекты городов, военных баз, дорог и тому подобного. Функ руководил бы экономическим развитием этих районов. Он рассказал мне об идее Гитлера разработать систему экономической эксплуатации, используя разницу в стоимости валют. «Сомневаюсь, что подобным способом можно было бы избавиться от колоссальных военных долгов. Обширные строительные программы Гитлера втянули бы нас в новые огромные долги».
Наряду с новыми городами планировалось построить гигантские кладбища, похожие на
Однажды около четырех часов утра, когда все были измучены и почти ничего не слышали, Гитлер выдвинул неожиданную идею — эти города нужно построить по образцу средневековых немецких городов. Было бы нелепо строить скученные Ротенбурги или Динкельсбюли на широких равнинах России. Но Гитлер умел убеждать. На эти города наверняка будут нападать бандиты. Чем меньше периметр городских стен, тем проще защищаться жителям. Плотность средневековых городов — прямой результат уязвимости и междоусобиц того времени, утверждал он, а не культурной отсталости.
В непосредственной близости от этих городов в немецком стиле Гитлер хотел разместить производственные предприятия. Все, что вам нужно, сырье и уголь, будет в изобилии, отметил он. Следует также поставить там военный завод, чтобы наши войска, охраняющие границы Азии, не испытывали проблем с вооружением.
— Вот так, Функ, — вставая, сказал я, — с тех пор прошло всего семь лет. А теперь я принесу вам огурец.
Днем в своей камере я припомнил другие пункты гитлеровских планов по Востоку. Я понимаю, насколько реальными и осязаемыми они были для Гитлера. Он часто показывал нам чертежи, в которых, к примеру, рассчитывал, сколько времени потребуется немецкому фермеру, живущему в заповедном имении на юге Украины, чтобы доехать до Берлина. Что примечательно, в своих расчетах он брал за основу «фольксваген»; после войны он собирался выпускать миллион этих машин в год. На последнем совещании, рассказывал он мне, Порше вновь уверял его, что автомобиль сможет ездить со скоростью около ста километров в час. То есть фермер из Киева или Одессы доберется до Берлина примерно за тридцать часов. В другой раз он заявил, что в каждой крупной деревне должна быть стоянка с одним и тем же названием — «Гастхоф зюр пост», как в Баварии. Еще один пример его навязчивой идеи, что немецкий фермер, заблудившийся на широких просторах России, должен видеть станции, где сможет чувствовать себя в безопасности и будет в привычном окружении.
Подкрепляя свою точку зрения собственными чертежами, Гитлер иногда обсуждал с министром путей сообщения Дорпмюллером современную систему железных дорог, ширина пути которых должна быть не менее четырех метров. Соответственно, поезда можно будет расширить до шести метров; появятся отличные спальные вагоны с настоящими спальнями по обе стороны прохода. Он решил, что высота вагонов будет от четырех с половиной до пяти метров; тогда в них можно будет разместить двухъярусные купе высотой два-два с половиной метра. Это размеры Дома; и очевидно, именно такой видел Гитлер новую железнодорожную систему для Востока. Поезда должны быть просторными, потому что целым семьям придется жить там по несколько дней. «Но вагон-ресторан мы сделаем одноэтажным. Только представьте: шесть метров в ширину, тридцать метров в длину и пять метров в высоту. Даже для дворца это весьма приличный банкетный зал, как может подтвердить министр Шпеер». Гитлер хотел, чтобы пассажирские и товарные поезда ходили по разным железнодорожным линиям; временами ему приходило в голову построить четырехпутные линии. Предполагалось проложить две западно-восточные линии, одну, берущую начало на севере от Урала, и южную линию от Каспийского моря. «Вот где нам повезет с нашей колониальной империей. Морским империям нужен флот; строительство и содержание флота стоит тысячи миллионов». Еще пока мы сидели вместе, Гитлер приказал Дорпмюллеру немедленно приступить к разработке планов и составлению сметы. Он приблизительно подсчитал, что грузовой вагон такого размера сможет перевозить больше ста тонн. Следовательно, целый поезд сможет перевезти столько же груза, сколько среднего размера корабль, скажем, около трех тысяч тонн. Это будут
Седовласый министр транспорта неуверенно кивнул. Задание явно привело его в замешательство.
23 июля 1950 года. По ночам я иногда слышу, как русские солдаты перекрикиваются на сторожевых вышках. У них есть телефоны, но они предпочитают кричать. Или же поют печальные песни.
24 июля 1950 года. Сияя от радости, Пиз сообщил мне, что некий герр Зибенхаар, председатель «Виттенау Рейхсбаннер», социал-демократической парламентской организации времен Веймарской республики, собрал адреса двадцати пяти иностранных рабочих, которых, как говорят, я освободил из концлагеря [11] . Сорок берлинских рабочих выразили желание заявить об этом под присягой, и еще несколько иностранцев готовы подтвердить, что я им помогал. Тем временем старый Зибенхаар умер, но его сын собирается продолжить дело отца. Я очень тронут; они хотят обратиться к властям с ходатайством о моем освобождении.
11
Согласно пункту 21 протокола моего совещания с Гитлером от 3–5 июня 1944 года (Ва R 3, 1509), я доложил Гитлеру о заявлении моего начальника канцелярии Шибера от 7 мая 1944 года (Ва R 3, 1631), в котором говорилось, что СС без разбора забирает большие группы иностранных рабочих с наших заводов и под предлогом каких-то мелких нарушений берет их под арест, а затем как преступников отправляет в лагеря СС. Речь идет о тридцати — сорока тысячах рабочих в месяц. Я потребовал, чтобы Гитлер приказал вернуть этих рабочих на их заводы. Гитлер обещал поговорить с Гиммлером, но Гиммлер все отрицал. Вероятно, мои помощники получили списки имен с какого-нибудь завода и сумели вернуть некоторых рабочих.
26 июля 1950 года. До нас дошли слухи о тревожных событиях в Корее. Мы им не верим. Но сегодня Джек Донахью принес газету. Все оказалось намного хуже, чем я себе представлял: открытая война. Восточные силы стремительно наступают на юг, американские войска бегут. Неужели дойдет до Европы?
Наших старых знакомых русских охранников поменяли, вероятно, из опасения, что на них повлияют западные коллеги, которые, похоже, обосновались здесь на всю жизнь. Новые русские держатся с непривычным дружелюбием. Один из них, татарин Бегму, кажется особенно добродушным. «Что делаешь, товарищ?» — неизменно интересовался он первые несколько дней. Может, его направили в Германскую Демократическую Республику, а он из-за какой-нибудь бюрократической ошибки попал сюда. Но его приветливость не исчезает, даже после того, как ему сказали, что не следует называть нас «камарадами».
Сегодня Корниоль снял зубные протезы в присутствии Бегму. Татарин изумленно покачал головой и заглянул Корниолю в рот — есть ли там зубы. Он явно решил, что его разыгрывают.
28 июля 1950 года. Когда через три дня сменятся русские солдаты на вышках, мы сможет дышать свободнее — по крайней мере следующие три месяца. Страна, которая обеспечивает охрану в Шпандау, имеет право принимать решение в критической ситуации; она может мгновенно оккупировать здание. Недавно мы услышали замечание английского генерала: «Даже если бы русские повесили заключенных Шпандау, мы все равно ничего не смогли бы сделать. Мы не собираемся начинать из-за них войну».
Во всяком случае нас с Дёницем они не повесят. Его опыт ведения подводной войны все еще представляет для них интерес; что касается меня, их интересует мой опыт бомбардировок, хотя мы и живем сейчас в атомном веке.
Или я переоцениваю свою значимость? Как бы там ни было, мысль, что мировая держава может внезапно заинтересоваться «номером пять», повышает мою самооценку.
3 августа 1950 года. Сегодня я посоветовал жене бежать, если русские захватят Западную Германию. Я попросил американского директора дать мне средство для совершения самоубийства, если русские оккупируют Берлин. Пять лет назад я обратился с такой же просьбой к судье Джексону, когда прошел слух, что нюрнбергских подсудимых передадут русским. В то время моя просьба осталась без ответа.
Только что ветер донес веселые голоса детей. К счастью, он нечасто дует с той стороны.
21 сентября 1950 года. За шесть недель ни одной записи. Состояние тревоги и депрессии. Какой смысл, спрашиваю я себя, если все равно все потеряно? Новая политическая сенсация: Пиз шепнул мне, что позавчера западные министры иностранных дел приняли решение активно защищать свободный мир. Самая волнующая часть новости для меня: Германия будет перевооружаться! Через пять лет после Нюрнберга. Нравственный порыв, возникший в результате поражения гитлеровской империи, почти полностью испарился.