Шпандау: Тайный дневник
Шрифт:
«Им следовало прислушаться к Мольтке и нанести удар, — заговорил он, продолжая свою мысль, — как только Франция восстановила силы после поражения в 1871-м. Или в 1898 и 1899-м. Америка воевала с Испанией, французы бились с англичанами в Фашоде, у них возникли споры из-за Судана. У Англии тоже были свои проблемы с бурами в Южной Африке, и вскоре ей пришлось направить туда войска. Все удачно сложилось в 1905-м, когда Россия проиграла Японии. Дальний Восток не представлял никакой угрозы. Правда, Англия с Францией были в хороших отношениях, но без России не могли тягаться с армией рейха. Это старый принцип: кто захватил инициативу в войне, тот и выиграл сражение. Все-таки шла война!» Увидев наши ошеломленные лица, Гитлер раздраженно бросил: «Война идет всегда. Кайзер слишком долго колебался».
Подобные сентенции обычно приводили Риббентропа в состояние крайнего возбуждения. В
— Вот что никогда не понимали ни кайзер, ни его политики, — громогласно объяснял всем присутствующим Риббентроп. — Разница только в том, стреляют пушки или нет. Война идет даже в мирное время. Не понимая этого, нельзя заниматься внешней политикой.
Гитлер бросил взгляд на своего министра, в нем читалось нечто, похожее на благодарность.
— Да, Риббентроп, — сказал он, — да! — Он был заметно тронут, что хоть кто-то в этой компании его по-настоящему понимает. — Нужно помнить об этом, когда придет время и меня здесь не будет. Обязательно. — И продолжил, словно захваченный собственным пониманием природы исторических процессов: — Тот, кто займет мое место, непременно должен создать возможность для новой войны. Нам не нужна стабильная обстановка, мы не хотим топтаться на месте, погрязнув в сомнениях. Следовательно, в будущих мирных договорах мы должны оставить открытыми несколько вопросов, которые создадут для нас предлог. Вспомните, к примеру, Рим и Карфаген. Мирный договор всегда прямиком вел к новой войне. Вот вам Рим! Вот это искусство управлять государством.
Довольный собой Гитлер крутил головой, с вызовом глядя на почтительно внимающих гостей. Ему явно нравилось представлять себя рядом с государственными деятелями Древнего Рима. Сравнивая Риббентропа с Бисмарком — я сам не раз это слышал, — он подразумевал, что сам он выше буржуазной националистической политики. Он видел себя в масштабах мировой истории. И мы тоже.
Мы прошли на веранду. По своему обыкновению, он резко сменил тему и заговорил о каких-то пустяках. На протяжении нескольких месяцев темой разговоров в Бергхофе была книга Зощенко «Спи скорей, товарищ». Гитлер пересказывал отрывки, пока не начинал задыхаться от смеха. Борман получил приказ послать шофера в Мюнхен и для каждого из нас купить по книге. Я так и не узнал, что ему больше нравилось: юмор Зощенко или его критика Советского Союза. Впрочем, в то время я об этом не задумывался.
Сегодня вечером я впервые за четыре с лишним года пил коньяк. Мне его принес Джек Донахью. Всего один глоток. Но он оказал на меня разрушительное воздействие. Кружилась голова, я едва держался на ногах. Пришлось лечь. В то же время я с трудом сдерживал желание спеть или посвистеть. Смог встать только через час. В порыве радости от победы над головокружением я зашел к Гессу. Он лишь сказал: «Что это с вами?»
25 ноября 1949 года. Продолжаю вчерашние размышления. Когда несколько месяцев спустя началась война, война, незримо присутствовавшая во всех разговорах летом и осенью 1939-го, давление на меня ослабло, и не только в психологическом смысле. Я и физически стал гораздо свободнее. Теперь свита Гитлера состояла из адъютантов и генералов, и я впервые за многие годы снова мог жить собственной жизнью. Я с семьей, без Гитлера, ездил в Оберзальцберг в своем БМВ, перекрашенном в серый военный цвет. Тем временем мой отдел улучшал и оттачивал планы строительства, доводил до совершенства деревянные макеты.
Всем нам казалось, что с каждым месяцем мы почти без усилий приближаемся к поводу для создания триумфальных арок и аллей славы. Внезапно появились настоящие основания для возведения Народного дома и берлинского дворца фюрера: победы в Польше и Норвегии, завоевание Франции. В подземной усыпальнице Дворца солдатской славы отвели места для саркофагов командиров, отличивших в этих баталиях.
С каким весельем шли мы к катастрофе! Ганс Стефан, один из моих ближайших помощников, нарисовал серию карикатур. На одной из них среди огромных храмов стоит брошенный маленький домик — остаток идиллического прошлого. Груды камней, развороченная земля и копёры — именно это ждет жителей Берлина, когда начнутся работы. Полицейский ведет группу несчастных заключенных через новый широкий бульвар, по которому с ревом несется машин сорок. Гигантский кран должен поднять громадный стержень колонны для портика Народного дома, но по ошибке цепляет здание рейхстага. Орел на земном шаре, венчающем купол, выворачивает слишком длинную шею, пытаясь увидеть с высоты трехсот метров, что происходит на земле. Он окликает пролетающую мимо пустельгу, которая решила узнать, почему внизу, под облаками, все кричат «Хайль!». Из тяжелых гаубиц палят по многоквартирным домам — их сносят, потому что они стоят на пути большого бульвара. Через два года эту работу за нас сделали бомбардировщики союзников.
28 ноября 1949 года. Унылая ноябрьская погода; плотный туман окутал Шпандау. Несколько часов пытался заставить себя писать, но меня охватила апатия.
3 декабря 1949 года. Сегодня узнал от Пиза, что больше года назад фрау Ширах разошлась с мужем и вступила в новые отношения. Но, с другой стороны, в их браке ее отчасти интересовала его власть, а его отчасти интересовали ее деньги. Дети вроде бы приняли сторону отца. Первым эту новость рассказывает мне охранник — признак моей обособленности от других заключенных.
Одновременно Пиз отдает мне письмо, которое пришло по официальным тюремным каналам. Арно Брекер, говорится в нем, передает мне привет. У него дела явно идут не в пример лучше, чем у меня. Последний раз я видел его в 1941-м в Париже до того, как меня назначили министром вооружений. Мы обычно встречались в известном ресторане в Буживале на Сене, и мэтр Франсуа обслуживал нас, как старых друзей. Мы сидели на солнышке в саду, который каскадом спускался по склону холма: немецкие офицеры и французские художники, промышленники, аристократы. Иногда к нам присоединялись эксцентричные американцы. Здесь ничто не напоминало о войне, вражде, Сопротивлении.
После обеда мы иногда поднимались в небольшую квартирку Альфреда Корто на верхнем этаже и сидели на свернутых коврах, потому что стульев не хватало. Корто играл Шопена или Дебюсси. Никогда не забуду «Затонувший собор» Дебюсси в его исполнении.
Как отличались для нас с Брекером официальные мероприятия, которые устраивал вместе со своей женой Отго Абец, немецкий посол в Париже. Там французские художники держались скованно и производили впечатление замкнутых, неразговорчивых людей. Возможно, потому, что приемы устраивал победитель. Во всяком случае, в небольших компаниях, когда они не чувствовали за собой наблюдения, они были открытыми и приятными собеседниками. В посольстве им было неуютно. Куда-то исчезало обаяние и остроумие Кокто; Деспио угрюмо сидел в углу на диване под огромным гобеленом; трепетный исполин Вламинк почти не открывал рта; Дерен общался с французскими коллегами; Майоль выглядел смущенным; и Корто тоже явно чувствовал себя неловко. Даже градостроитель Гребер, который в 1937 году оказал мне дружескую поддержку при строительстве павильона для Всемирной выставки в Париже, не сказал ни слова в ответ на мое предложение помощи.
25 декабря 1949 года. Радуюсь подаркам из дома: теплые лыжные носки и календарь прошли цензуру. Тюрьма тщательно подготовилась к рождественскому ужину. Каждый из нас получил в подарок добротный темно-коричневый вельветовый костюм. Придется заказать семье две фланелевые рубашки, шарф и теплые тапочки в тон.
26 декабря 1949 года. «Мы должны быть готовы любое восстание подавить в зародыше», — заметил Гитлер в 1940-м, внимательно изучая оборонные укрепления в проекте берлинского дворца. Он решительно произнес свое любимое высказывание, которое с годами превратилось в навязчивую идею: «Повторения ноября 1918-го не будет!» И добавил: «Все, кто выйдет на улицу во время беспорядков, будут растоптаны. Враги времен Веймарской республики, где бы они ни были — в концлагере или дома, — будут немедленно расстреляны. А еще я расквитаюсь с католиками. В считанные дни сотни тысяч испустят свой последний вздох. Я всем докажу, как быстрые жесткие действия способны расправиться с революцией в самом ее начале. Тех, кто надеется на нее, ждет сюрприз». Вероятно, Риббентроп думал об этих словах, когда, спустя годы, на Нюрнбергском процессе заявил, что мы не проиграли бы войну, если бы Гитлер стоял у власти в 1914–1918 годах.