Шпион его величества
Шрифт:
Тут вступил в разговор и министр Балашов (говорил он важно и даже несколько высокомерно, что меня совершенно не удивило):
– Этим делом стоит заняться всерьез. Я полагаю, что горничная была убита виленскими бонапартистами, ибо она, насколько мне известно, несмотря на польское свое происхождение, была поклонницей нашего государя.
– Господа! – спокойно ответил я.
– Вам не стоило беспокоиться. Полковники Розен и Ланг, отлично вам известные, под моим началом ведут розыск. Я не могу перед вами раскрывать все детали следствия, но общую картину очертить, кажется, имею право. Так вот, Розену
При этих произнесенных мною словах губернатор Лавинский вздрогнул, а генерал-адъютант Балашов страшно побледнел, и глаза его загорелись нехорошим блеском обиды и зависти.
Ни слова ни говоря, даже не попрощавшись, они буквально бежали из моего кабинета, а Балашов весьма сердито хлопнул дверью. Еще бы! Я бы на его месте и не так хлопнул.
Когда шаги губернатора Лавинского и генерал-адъютанта Балашова стихли, я всласть рассмеялся, а потом принялся за работу. Поспешный их уход дал мне возможность спокойно заняться разбором корреспонденции.
Был у графа Барклая-де-Толли.
Уже наконец и до него дошли известия о пропаже, а затем и убийстве девицы Алины Коссаковской.
Он довольно много расспрашивал меня об этом. К моему величайшему сожалению, я не мог рассказать военному министру всей правды, хотя меня и прикомандировали к нему по высочайшему повелению.
Главнокомандующий – это же ведь настолько же наивный ребенок, насколько заведующий его канцелярией Закревский проходимец и интриган, хотя граф прекрасно отдает себе отчет, что выиграть военную кампанию без умных, хитрых и дерзких лазутчиков немыслимо. Так что мою необходимость и значение воинской полиции он ясно и точно понимает.
Я рассказал Барклаю, что Алина (не называя, конечно, ее подлинного имени) входила в кружок виленских бонапаратистов и, может быть, даже заправляла им. И добавил, что Алина пряталась в доме гражданского губернатора Лавинского от нас и одновременно следила за министром Балашовым по заданию варшавского резидента барона Биньона.
– Кто же мог ее убить? – осведомился граф, потрясенный всем услышанным, шпионство вообще было не по нем.
– Полагаю, что это наши патриоты отмстили за убийство поручика Шлыкова – ответил я достаточно уклончиво, но все-таки излагая суть дела.
– Жаль девушку, – так довольно неожиданно отреагировал на мои слова военный министр. Надо сказать, что он вообще был довольно сентиментален: это в нем, видимо, сказывались шотландско-немецкие корни.
А для меня вот Алина Коссаковская прежде всего была противником, и противником достаточно серьезным. Если бы она была уничтожена раньше, меньше бы нашей крови пролилось: Шлыков бы остался в живых и приносил бы пользу отечеству.
Днем в трактире Кришкевича встречался с полицмейстером Вейсом. Я сказал ему, что взамен погибшей Алины варшавский резидент барон Биньон неминуемо должен прислать нового человека. Так что среди виленского общества нужно ожидать пополнения. Вейс обещал присматриваться.
Я распорядился, дабы
Поиски продолжателя дела Алины Коссаковской весьма занимали меня. Несомненно, кто-то новенький должен был у нас объявиться. Нужно готовиться к встрече. А может, уже и объявился.
Ужинал я у графа Кутайсова (геройски погиб в сражении при Бородине 26 августа 1812 года. – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена). Он, как всегда, был любезен и в высшей степени приятен.
Было многолюдно, оживленно, весело – мне досаждал только Закревский: уж очень он нахален и самонадеян, беспардонен и завистлив, – вино было отменное, угощение разнообразное и вкусное.
Канкрин забавлял всех своим несуразным акцентом и оригинальным остроумием, невинными чудачествами. Жаль, что я не запомнил большинства его высказываний, они чрезвычайно оригинальны. Но, конечно, их нужно не записывать, а слышать.
Граф Кутайсов рассказывал, при общем смехе, что Бонапарт, завоевав Россию, собирается отправиться походом в Индию. Он прибавил при этом, что тому, видимо, не дают спать лавры Александра Македонского.
– Клупец и нефеша, – закричал в запальчивости Канкрин, – креки кафарили: нелься ф атну и ту ше реку файти тфашты. Панапарте – нефеша. Запомните это, каспата! Прежте, чем потрашать Макетонскому, пусть читает крекоф.
При этих словах смех многократно усилился, но, кажется, в слова генерал-интенданта почти никто не вдумался: один хозяин (благороднейший и умнейший граф Кутайсов) посмотрел на Егора Францевича Канкрина одобряюще и понимающе.
И еще Барклай-де-Толли вслушался в забавную реплику своего гениального снабженца. Но вообще он весь вечер как будто грустил: все дело в том, что военный министр не очень любил общее веселье. Он переговаривался вполголоса со мной, с начальником моей канцелярии губернским секретарем Протопоповым, с генералом Кутайсовым, с дежурным генералом Кикиным, но не более, кажется, ни с кем.
Супруга же Барклая-де-Толли была довольна сверх меры. В политические разговоры она совершенно не вслушивалась, а исключительно наслаждалась нескончаемыми комплиментами адъютантов главнокомандующего. Еще с ней любезничал подлиза и хам Закревский, что вызвало ее полнейшее одобрение.
Когда я вернулся к себе, меня ждала записка, подписанная именами Розена и Ланга. В записке сообщалось, что к Розену и Лангу явился граф де Шуазель и спрашивал о розыске по делу об убийстве Алины Коссаковской. Я отвечал, что пусть господа полковники отвечают примерно таким образом: «Не сумневайтесь, ищем и непременно найдем».
Хочется спать, но надо еще разобрать корреспонденцию.
Уже в девять часов утра у меня был сын аптекаря, и вот что он рассказал мне.
Вчера днем граф де Шуазель заявил, что отпускает его на два часа, ибо устал от работы и отправляется на прогулку в городской сад. Но умный мальчик пошел не по своим делам, а решил тихонько проследить за своим патроном.
В саду к графу подошел некто в широкой темно-фиолетовой накидке и огромной шляпе, надвинутой чуть ли не на глаза.