Шпион, которого я убила
Шрифт:
– Она нашла тела, – сказал Кошмар, проследив глазами, как далеко на лужайке парка близнецы Кургановой бегают за большой собакой.
– Нашла, – вздохнула Ева. – Она чокнутая. Все время говорила только о смерти. Что есть в жизни интересного? Смерть. Ради чего люди живут на свете? Ради смерти. Что в начале всего? Смерть – после смерти рождается все. Что в конце? Смерть, смерть, смерть!
– Но она же нашла тела. Ее проверяли на сопричастность. Ничего.
– Да, и не просто нашла, а описала подробно, как мужчины умерли. Это было в ее шоу основным. Она корчилась на земле и закатывала глаза, уверяя меня, что чувствует в этот момент их конец,
– Это не помешало ей получить вознаграждение сполна. А по результатам анатомического обследования останков выяснилось, что они действительно умерли от потери крови.
– Это я могла предсказать и без показательных выступлений и вознаграждения. Их тела были найдены на территории Кровника. Вы хорошо помните эту дамочку?
– Невысокая флегматичная брюнетка лет тридцати.
– Браво, – вздохнула Ева. – Вы бы не узнали ее сейчас. Строгая учительница с надменностью авторитарного маразма в осанке и манере разговаривать. А на носу у нее очки с обычными стеклами.
– И все-таки, сразу про Службу… Это, мне кажется, было необдуманно.
– Она меня узнала. Зачем было усугублять и без того нервную обстановку враньем?
– Узнала, не узнала. Она давала подписку о неразглашении любых контактов во время «оказания информационной помощи Службе». – Кошмар укоризненно покачал головой.
– Я ее прекрасно помню. Эта женщина с ходу пойдет на шантаж, как только почувствует, что кто-то что-то скрывает. Может, хватит нотаций? – Ева встала.
– А что там с мальчиком? Какое первое впечатление?
– Пока воздержусь. – Теперь Ева раскидывала кучу листьев ногой. – Я его видела только на крыше, из школы он после этого ушел, и, хотя одноклассники высказали довольно много замечаний в его отсутствие, ничего для себя я еще не определила. Трудный объект, это да. Либо капризный и избалованный, либо одинокий и страдающий, но трудный, это точно.
– Завтра с утра прошу в мой кабинет на обсуждение полученной информации.
– Я должна быть в школе к восьми, – неуверенно заметила Ева.
– Значит, у меня – к шести.
Кошмар уходил, не попрощавшись. Издалека было заметно, что он чуть прихрамывает, Ева, задумавшись, смотрела ему след, пока
…черный силуэт не превратился в пятно на обоях из желтых и красных листьев. О, эти комнаты сентября, с холодными рассветами и первым ледком, эти комнаты осени, в которые она завлекает тебя красками, а прогоняет холодом, где все гостиные и спальни непредсказуемы, а все кухни – одинаковы, на всех плитах варится варенье и сушатся тыквы, заталкиваются в банки помидоры и вешаются связки лука. Неубедительно называть это жизнью, потому что сейчас все мы – только удачные или неудачные фантазии осени…
Две женщины и четверо детей в четырехкомнатной квартире. Сначала детей делили по комнатам: сын Далилы Кеша и старший приемный сын Евы Илия – в одной комнате, а четырехлетние близнецы – в другой. По комнате «мамам». Когда Еве или Далиле требовалось место для проведения личных встреч, они пользовались квартирой Далилы. Со временем Кеша, а за ним и Илия перебрались в самую большую комнату, к близнецам, по очереди рассказывая им на ночь сказки и дежуря во время болезни. Сделали они это спонтанно, ничего не обсуждая с женщинами. В одну особенно напряженную ночь, когда Илии не было, а маленькая Ива заходилась в жестоком кашле, Кеша спокойно, по-мужски закрыл собой дверь и не дал Еве войти. Он совершенно серьезно объяснил свое поведение: «Ты всегда должна быть добра, весела и готова к подвигам, – втолковывал он Еве, потерявшей от возмущения дар речи. – А как ты будешь готова, если не выспишься? И потом, знаешь, что я понял? Хоть ты и выдержанней мамы, но тоже особа нервная. А в экстремальных ситуациях требуется спокойствие и расчетливый мужской ум. Врача я вызвал, температура тридцать восемь и две, но она уже откашливается. Можешь войти, только не хватай ее на руки и – улыбайся! А тебя я не пущу точно! – Это матери, Далиле. – Ведь заревешь, как всегда». Через две ночи он растолкал мать, пробормотал: «Можешь подежурить вместо меня, так и быть…» – и свалился поперек кровати. Далила тихо стукнула в дверь Евы, вдвоем они осмотрели чисто убранную комнату близнецов, быстро взяли на руки – Далила горевшую огнем Иву, а Ева стойко не спящего Сережу – и до рассвета сидели у окна, прислушиваясь к дыханию задремавших на руках детей. Далила вытирала слезы, Ева чуть слышно пела, вдыхая запах Сережкиных волос, пока тихонько, установленный на минимум, не тренькнул телефон.
– Все будет хорошо, – сказал в трубку Илия, не здороваясь и ничего не спрашивая. – Завтра она заснет, вспотеет и начнет выздоравливать. Не плачь!
– Это Далила плачет, а я пою, – Ева улыбнулась. – Вот, даже улыбаюсь. Как там Италия?
– Мокнет.
– Нашел книгу?
– Нет еще.
– Сколько библиотек осталось?
– Две. И две в Генуе. Вы мне там Кешку нотациями не испортите, мамочки. Не подточите излишней нежностью его мужской максимализм.
Ева только вздохнула.
– Сколько ему лет? – спросила она за завтраком Далилу. Далила задумалась.
– Мне скоро двенадцать! – объявил с полным ртом Иннокентий.
– Это я слышу уже второй год, – Ева покачала головой, – не бери пример с Илии. Как ни спросишь, все ему «около пятнадцати», видишь, к чему это привело?
– К чему? – Кеша подвинул чашку, Далила, очнувшись, налила кипяток и в полной прострации наблюдала, как сын сыплет – ложку за ложкой – порошок из банки.
– А у тебя… – начала она, не выдержав, но Кеша перебил:
– Ничего у меня не склеится, а ты обещала Илии не делать мне замечаний!
– Это привело к тому, – Ева просто отодвинула банку с какао подальше, Кеша посмотрел укоризненно, – что уже пять или шесть лет ему все пятнадцать и пятнадцать. У других мальчиков уже выросли бороды и усы, а он так и застрял в своем пятнадцатилетии.
– Это все очень просто, – скучным голосом объяснил Кеша. – Другие жизнь прожигают, а Илия созерцает. Он созерцатель.
– Кто он? – Далила удержалась от зевка и, тараща глаза, разглядывала сына с изумлением.
– Созерцатель. Я тоже буду созерцателем.
– А… – начала Далила.
– Если получится, – успел предупредить ее вопрос Кеша. – Это трудно. Это практически невозможно. То, что для других людей – жизнь от детства до старости, для созерцателя – только короткий миг. Созерцатель не тратит нервы по пустякам, он наблюдает, а не вмешивается!
– Яблоко или банан? – спросила Ева.
– Яблоко. Вымыла? – Кеша пихнул яблоко в рюкзак. – Литературу я сегодня прогуляю, – объявил он с серьезным видом. – Поеду за бронхолитином в центральную аптеку, а там перерыв с часу, надо успеть до перерыва.