Шпион, который спас мир. Том 1
Шрифт:
В молодые годы, — продолжал Пеньковский, — я решил, что посвящу всю свою жизнь делу коммунизма и, скажу вам абсолютно честно, довольно верно этому делу служил. Сейчас мне почти сорок два — 23 апреля, кстати, мне исполнится сорок два года — в это воскресенье.
— Мы это отметим, — заметил Кайзвальтер.
Пеньковский продолжил:
— Я вступил в комсомол и стал считать себя прогрессивным человеком своей страны, который борется за идею Ленина. Я хотел тогда вступить в партию и в 1939 году был уже кандидатом в члены партии. В том же 1939 году я окончил Киевское артиллерийское училище. Сразу же после его окончания нас перебросили на тогда считавшуюся территорией Польши Западную Украину, которую должны были освободить в двадцатидневный срок, и мы вели действия в направлении Тернополя — Львова. (Он имел в виду захват советскими войсками польско-русской границы в 1939 году после подписания пакта между Гитлером и Сталиным,
15
С ноября 1939 года по август 1940 года Советский Союз проводил так называемые «освободительные операции», когда у Польши были аннексированы Западная Украина и Западная Белоруссия. От Румынии отошли Бессарабия и Северная Буковина. Они стали частью СССР. 3 августа 1940 года были присоединены государства Балтии — Латвия, Эстония и Литва. В 1941 году они были захвачены немцами, но в 1944–1945 годах снова вошли в состав СССР. Они всегда оставались районами повышенной напряженности из-за стремления к большей автономии и независимости от центрального правительства в Москве.
В этот период ежовщина (репрессии 1939 года, названные именем Николая Ивановича Ежова, главы НКВД) была в самом расцвете; многих, даже военных, казнили. Поскольку я был кандидатом в члены партии, нас наравне со многими другими кандидатами назначили в разные армейские части на должность политруков. Так я проработал четыре года. У меня была должность старшего политрука (старший политический офицер, ответственный за политвоспитание и надежность войск в полевых условиях). Во время польской кампании потерь было мало. Это был сентябрь — октябрь 1939 года, когда мы освобождали Белоруссию и Западную Украину.
Когда Кайзвальтер прервал его, чтобы спросить, польская ли это была территория, Пеньковский ответил: «Да, но мы освобождали ее так же, как Красная армия освобождала балтийские государства. В то время я был, что называлось, на Западном фронте».
— В ноябре 1939 года началась война с финнами, и в январе 1940 года нашу дивизию послали сражаться против финнов на Карельский перешеек. Почти все время дивизия находилась в резерве, но за два дня до приезда Калинина (Михаил Иванович Калинин, президент СССР с 1919 по 1946 год), который должен был принять участие в подписании мирного договора с финнами, нашу дивизию бросили в бой, из которого вернулась лишь десятая часть людей. Все полковые командиры были убиты, а мне посчастливилось выйти целым и невредимым. Это произошло благодаря тому, что я артиллерист и наши позиции находились за линией фронта. Невзирая на трудности этого сражения, я был все еще полон энтузиазма, и, когда в марте 1940 года кончилась война, меня приняли в партию.
Спецгруппу беспокоила безопасность Пеньковского, и Кайзвальтер спросил его, сколько времени он может уделить этой встрече.
— Я очень рад, что мое первое письмо у вас. Я воспрял духом и совершенно не устал, — ответил он.
— У вас не будет неприятностей из-за того, что вас нет на месте? — спросил Кайзвальтер.
Пеньковский сказал, что никаких проблем не возникнет:
— Мне дали на эту поездку специальное разрешение. Я могу уйти в любое время, чтобы заняться своей работой, после я вам расскажу, в чем она заключается. Другие члены делегации понимают, что я не инженер и не специалист, а что я член этой делегации, поскольку работаю в отделе международных связей ГККНИР. Они в курсе, что в этом Комитете да и во всех других министерствах работают разведчики. И мне требуется лишь сказать, что мне нужно пойти по делам. Сегодня у меня есть часа два времени. А если кто-нибудь позвонит, я скажу, что устал и отключил телефон. Остальным я просто сказал: «Спокойной ночи» и пошел спать. Вот и все.
Кайзвальтер предупредил Пеньковского:
— Во всяком случае, вам необходимо быть постоянно начеку, поскольку очень трудно определить, что представляет для вас опасность, а что — нет.
— Да, я просил вас защитить меня, но и сам себя в обиду не дам, — сказал Пеньковский.
— Вы уже достаточно рисковали, но, слава Богу, все кончилось благополучно. Тем не менее необходимо быть сверхосторожным, — добавил Кайзвальтер.
— Да все, слава Богу, обошлось. Спасибо вам за ваше внимание, — сказал Пеньковский.
Настроение встречи менялось. В комнате нельзя было продохнуть от сигаретного дыма, однако, по соображениям безопасности, окна оставались закрытыми. Мужчины сняли пиджаки и ослабили галстуки. Напряженность возросла. Спецгруппа понимала, что вот-вот завладеет серьезным офицером высокого ранга с допуском к советским военным секретам и выходом на высшие военные чины. Ни у американцев, ни у англичан такого агента еще не было.
Пеньковский продолжал рассказывать о своей жизни:
— После того, как меня приняли в члены партии и окончилась война с Финляндией, я был переведен в Московский военный округ. Меня назначили заместителем начальника Политического отдела, который занимался комсомолом в Артиллерийской школе имени Красина. Я работал там до начала второй мировой войны. Когда началась война, меня перевели в штаб Московского военного округа. Там я работал старшим инструктором Политического управления Московского военного округа и снова был вовлечен в работу с комсомолом. Я был еще полон энтузиазма и уже являлся старшим политруком. Тогда мне было двадцать три года. Через год меня перевели в Военный совет Московского военного округа в отдел специальных поручений. (Пеньковский работал со сверхсекретными документами.)
Членом Военного совета был Дмитрий Афанасьевич Гапанович, генерал-лейтенант, на чьей дочери я женился и с которой живу до сих пор. Я женат уже пятнадцать лет. Он был выдающимся политиком и прекрасным человеком; он любил меня и очень мне помог. Он видел, что я весь горел энтузиазмом, — в то время это было абсолютной правдой, и этого я не отрицаю. Я говорю вам об этом теперь, чтобы объяснить, почему позже изменил свои взгляды, начав более зрело мыслить.
Я работал в Военном совете до ноября 1943 года. В это время праздновали освобождение Киева, и я подумал, что война очень скоро кончится. У меня не было ни знаков отличия, ни орденов. За финскую кампанию я не получил ничего — лишь благодарность да портсигар. Уже тысяча человек получили звание Героя Советского Союза, поэтому я подал ходатайство о том, чтобы меня послали на передовую, и прибыл на Первый Украинский фронт. Я был приписан к подразделению огромного штаба генерала Сергея Сергеевича Варенцова, теперь уже маршала. Запишите его имя; позже я много вам о нем расскажу. В то время он был генерал-полковником артиллерии и начальником артиллерии Первого Украинского фронта. Я понравился ему, потому что был полон энтузиазма, и он назначил меня командиром учебного центра пополнения противотанковых артиллерийских частей. В то время у нас было двадцать семь действующих противотанковых артиллерийских частей, сражавшихся с немецкими танками на Первом Украинском фронте. Тем не менее генерал дал мне это поручение, подчеркнув тем самым, как важно иметь постоянный приток на фронт новых соединений.
У меня было три учебных подразделения, и я проработал с ними три месяца, но мне хотелось попасть на передовую, и я подал рапорт. Меня назначили заместителем по делам личного состава полка. И снова я был офицером, прослужив два месяца под началом моего командира Героя Советского Союза Тихвича. Он был хорошим парнем, но пьяницей. Он изнасиловал беременную женщину, и его убрали, поэтому я и стал командиром 323-го артиллерийского противотанкового полка Восьмой артиллерийской противотанковой бригады.
Во время одного сражения нас сильно атаковали немцы, которые пытались освободить свои находящиеся под угрозой соединения. Мы выдержали яростные атаки артиллерии и пехоты, что стоило нам огромных потерь — в некоторых наших артиллерийских расчетах количество человек снизилось с семи до одного-двух. Именно тогда я вынужден был застрелить одного из наших офицеров, лейтенанта пехоты, который должен был защищать наш полк, но не вынес напряжения боя и пытался бежать. В то время меня не мучили угрызения совести, и мои действия, по-видимому, были одобрены как начальством, так и политическим руководством. В моем полку, однако, были мнения, что я переусердствовал и проявил излишнюю жестокость, но в критические моменты необходимо принимать решительные меры, что я и сделал. И уверен, что поступил правильно.
В июне 1944 года я был ранен и послан в Москву. Два месяца пролежал в госпитале. Меня выписали в июле, и я был готов вернуться на фронт. В то время я был майором, самым младшим полковым командиром на фронте. У меня было тогда два ордена; теперь у меня пять орденов и восемь медалей. Когда я должен был отправиться обратно на фронт, то услышал, что генерала Варенцова ранили, когда он ехал к генералу Коневу, и его переправили в Москву. Он лежал в так называемом «маршальском» госпитале в Серебряном переулке. У него было ранение в бедро, в результате чего одна нога стала короче другой. Четыре месяца он провисел в госпитале на растяжке. Он был моим командиром, и я привез ему подарки. Он уже хорошо меня знал и назначил своим офицером по связи с фронтом. Он хотел, чтобы я занялся этим, пока он выздоравливает. Варенцов обещал, что, когда мы вместе вернемся на фронт, он отдаст мне мой старый полк. Я сказал ему, что это было бы замечательно и, поскольку война скоро кончится и немцы будут разбиты, мне бы хотелось пойти в военную академию. Он сказал, что устроит это. Я много раз ездил на фронт и обратно, докладывая ему обстановку.