Шпион, который спас мир. Том 2
Шрифт:
22 октября 1962 года Джо Бьюлик отправил в московскую резидентуру записку, предписывая напомнить «Герою», что информация о намерениях Советов в ядер-ной области имеет первоочередное значение. Пришло время воспользоваться системой «раннего предупреждения». В постскриптуме к письму, которое должен был доставить Пеньковскому Карлсон, Бьюлик писал: «Вам будет приятно узнать, что наше письмо написано накануне исторического заявления президента Кеннеди 22 октября. Поскольку ситуация меняется со дня на день, невозможно прислать вам перечень конкретных вопросов. Тем не менее вам должно быть ясно, что вся конкретная информация о военных и дипломатических мерах, планируемых Советским Союзом на Кубе или в других частях мира, имеет жизненно важное значение».
Вступить в контакт с Пеньковским не удавалось, поскольку в Государственном комитете его не было и он нигде не появлялся. Наиболее оптимистичным объяснением ситуации было то, что он, по-видимому, находится
Примерно в 9 утра 2 ноября по определенному телефонному номеру, который был дан Пеньковскому, чтобы предупредить о том, что он заполнил тайник на Пушкинской улице, были приняты два условных звонка, сопровождавшихся молчанием в трубке. В отличие от тех случаев в декабре 1961 года, когда через нерегулярные интервалы раздавались подобные телефонные звонки «без слов», на сей раз на условленном месте, на сером телеграфном столбе № 35 по Кутузовскому проспекту, появился нарисованный мелом крестик. Пеньковский подавал сигнал о том, что он оставил срочное послание в тайнике, расположенном в доме 5/6 на Пушкинской улице. Было решено произвести выемку из тайника. Для проведения этой операции выбрали Ричарда Джекоба, сотрудника ЦРУ двадцати пяти лет, работавшего в качестве архивариуса «под крышей» американского посольства. Он должен был провести эту операцию в тот же день в 15 часов. Джекоб, ответственный за подготовку дипломатической почты и организацию ее отправки и приема в аэропорту, не ложился спать до 4 утра и сидел в аэропорту Шереметьево в ожидании прибытия диппочты. Прилет откладывался из-за погодных условий и плохой видимости. Джекоб спал, когда Хью Монтгомери, заместитель главы московской резидентуры ЦРУ, пришел к нему на квартиру и попросил прибыть в посольство. Монтгомери и Джекоб встретились в «пузыре» — подвесной звуконепроницаемой комнате из плексигласа, предназначенной для конфиденциальных разговоров и считавшейся недоступной для советских электронных средств подслушивания. Монтгомери показался Джекобу напряженным и «удрученным». Разговор был немногословным, и имя Пеньковского не упоминалось ни разу. Однако Джекоб понял, что тайник загружен именно Пеньковским. Перед отъездом в Москву он получил инструкции на этот счет. Он случайно видел Пеньковского 4 июля в Спасо-хаусе на приеме, который давал посол Томпсон.
Пеньковский пришел тогда на прием вместе со своим начальником Василием Петроченко, возглавлявшим отдел внешних сношений Государственного комитета по координации научно-технических работ. Джекоб вспоминал: «Петроченко, казалось, наблюдал за Пеньковским. Я поговорил с Петроченко, потом он подвел меня к Пеньковскому, который стоял с Хью Монтгомери. Я хотел избежать встречи с Пеньковским, однако мне это не удалось, и Петроченко представил меня ему. Мы обменялись приветствиями, а затем я уехал».
Москва была для Джекоба местом первой загранкомандировки по линии ЦРУ: он хорошо говорил по-русски, так как в течение пяти лет изучал этот язык в Дартмуте и продолжал его изучение в армии, где занимался разведработой. В Форт-Миде, штат Мериленд, его научили, как вести себя во время допроса: «Не говорить ничего, что было бы неправдой, и не сообщать подробностей, которые могли бы быть использованы против вас».
Джекоб был психологически подготовлен для Москвы консервативно настроенными русскими педагогами в Дартмуте, многие из которых были эмигрантами из Санкт-Петербурга, превозносившими жизнь при старом режиме и на чем свет стоит ругавшими большевиков. Однако был у него также профессор-марксист, который в восторженном тоне объяснял ему великие цели Советского государства. Москва была непростым местом для работы, и назначение подействовало на Джекоба возбуждающе. Ему было известно, что посольство в Москве находится под интенсивным наблюдением и контролируется с помощью подслушивающих устройств, однако Джекоб не позволял себе тревожиться по этому поводу. Он был твердо намерен не повторить ошибок того злосчастного сотрудника под кодовым именем «Компас», которого Джекоб называл не иначе как «бедолага».
«Русские — последователи Павлова, — говорил Джекоб. — Они создают обстановку психоза и нервозности, чтобы ты лишился возможности действовать и поддался вербовке. Я ехал в Москву поездом, чтобы иметь возможность почувствовать атмосферу страны. Мне хотелось увидеть необъятные русские просторы и постичь, хотя бы отчасти, национальный характер русских. Я прибыл в Москву снежным январским утром 1962 года. Меня никто не встречал. Забрав свои чемоданы, я вышел из здания вокзала и попал под сильный снегопад. Девять-десять русских стояли в очереди, ожидая такси. Один из них, оглядев меня и мою одежду, спросил, не иностранец ли я. Когда я ответил, что я американец, они подтолкнули меня к началу очереди: «Вы иностранец — проходите
Джекоб вспоминал, как он изо всех сил старался, чтобы никто не заподозрил в нем сотрудника ЦРУ. Он преуменьшал свое знание русского языка и делал вид, что хотел бы усовершенствовать его, чтобы впоследствии преподавать русский. Всем русским секретарям в канцелярии посольства он сказал, что собирается прожить год в Советском Союзе, а затем, вернувшись в Соединенные Штаты, стать преподавателем русского языка.
Когда однажды молоденькая бельгийка, жена одного из американских дипломатов, нагрубила ему и сказала, чтобы он знал свое место, он воспользовался этим случаем, чтобы убедить окружающих, что он не является сотрудником разведки. «Я ее ненавидел, но в то же время был благодарен ей. Всякий раз, когда она меня оскорбляла, я старался вести себя корректно и говорить примирительным тоном. Я сообразил, что если со мной будут публично плохо обращаться, то русским никогда и в голову не придет, что я работаю на ЦРУ, — рассказывал Джекоб. — Они знают, что КГБ использует своих сотрудников в качестве шоферов или на таких работах, как отправка почты, но в советском посольстве никому и в голову не придет относиться к таким людям свысока: их положение известно и к ним относятся с уважением».
2 ноября небо было покрыто свинцовыми тучами, предвещавшими первый снег в этом году. Дул порывистый ветер, но заморозков еще не было. Под дешевым американским синтетическим плащом на Джекобе был надет свитер. Плащ не выглядел ни дорогим, ни заграничным. «Огромным его преимуществом были карманы, — вспоминал Джекоб. — Помимо обычных карманов еще были прорези, через которые можно было просунуть руку. Таким образом, если бы мне потребовалось отделаться от того, что я взял, я мог бы просунуть руку через прорезь и, вместо того чтобы положить материал в карман, выронить его».
План заключался в следующем: Джекоб должен был поехать на Кузнецкий мост в машине вместе с Робертом К. Джерменом, сотрудником посольства, занимавшимся вопросами книготорговли, которому ничего не было известно о Пеньковском или о том, что Джекоб собирается опорожнить тайник. Пока Джермен ходил по книжным магазинам на улице, по которой плыли толпы покупателей, Джекоб дошел до Пушкинской и вошел в книжный магазин на углу Пушкинской и проезда Художественного театра. В магазине было два выхода: один со стороны проезда, а другой, угловой, со стороны Пушкинской. Джекоб воспользовался входом со стороны проезда, прошел сквозь магазин и вышел на Пушкинскую в надежде оторваться от наружного наблюдения, если оно за ним велось. Он внимательно осмотрел перекресток. «Моей первой мыслью было понаблюдать за пешеходами по обеим сторонам Пушкинской — с моей стороны и с противоположной. И там, и здесь толпа текла равномерным потоком, нигде не было заметно людей, болтающихся без дела, или иных подозрительных личностей. Миновав мясной магазин, я увидел три «Волги», припаркованные у обочины, первая из которых находилась примерно в двадцати метрах от проезда. Первые две машины были пусты, а в последней за рулем сидел человек».
В последующем отчете об операции Джекоб писал, что, «не заметив ничего подозрительного или отклоняющегося от нормы», он вошел в подъезд дома 5/6 по Пушкинской улице, расположенный между мясным и обувным магазинами.
«Мне было поручено произвести выемку из тайника, если только, по моей собственной оценке, за мной не велось явного наблюдения. Когда я вошел на плохо освещенную площадку перед лестницей, я заметил женщину средних лет с хозяйственной сумкой. Она стояла ко мне спиной и ждала вторую женщину, которая спускалась по лестнице. Отыскав глазами радиатор отопления, я поставил на него правую ногу и стал завязывать шнурок, выжидая, когда обе женщины уйдут. Затем я полностью переключил внимание на радиатор, который находился примерно в трех шагах справа от двери, а конец его доходил почти до самой двери. Я просунул руку за радиатор, но не сразу обнаружил тайник, очевидно, потому, что слишком низко опустил руку. Со второй попытки я сразу же нащупал спичечный коробок. Я крепко зажал его в правой руке и, приподняв проволочный крючок, высвободил его из скобы. Крепко зажав коробок в кулаке, я повернулся и сделал шаг в направлении двери. В этот момент четверо мужчин резко распахнули дверь. Первый немедленно схватил меня за руку, которую я успел просунуть в прорезь плаща, и, сорвав мой плащ с одного плеча, попытался схватить мой кулак. К тому времени я уже выпустил коробок и сделал шаг назад, чтобы он мог упасть на пол. За пятнадцать секунд двое заломили мне за спину руку, а третий, стоявший за моей спиной, зажал мне шею. Четвертый мужчина стоял передо мной, прижимая меня спиной к стене. Каждый из них действовал чрезвычайно профессионально, без суеты: не было ни криков, ни разговоров, не считая нескольких неразборчивых односложных слов.