Шпионаж и любовь
Шрифт:
Находясь в Польше, Кристина нашла время и для осуществления своего рода личной миссии. Анджей передал письмо для своей матери, Марии, и Кристина доставила его в Замошь, расположенный на юго-востоке страны. Узнав, что ее кузены Скарбеки бежали из Львова в Венгрию, она написала им, впервые после падения Франции предоставив определенную информацию об их отце [81]. Несмотря на риск, Кристина снова посетила свою мать и узнала, что ее брат арестован гестапо. Она тщетно пыталась убедить Стефанию покинуть Польшу или по крайней мере Варшаву и свою работу в качестве учительницы подпольной школы. Несмотря на все усилия, она так и не смогла убедить мать в реальности грозящей ей опасности. Стефания была убеждена, что ее социальный статус и имя Скарбеков защитят ее в обществе, которое никогда ее не принимало, а теперь на глазах распадалось. Гетто, расположенное по соседству с пустым зданием бывшего банка Гольдфедеров, на пространстве менее полутора квадратных километров вмещало более четырехсот тысяч человек, то есть почти треть населения Варшавы, в основном
Преисполненная решимости защитить мать, Кристина поговорила о ней с Витковским, а также разыскала старого друга отца, Станислава Руджиевского, того самого молодого героя Первой мировой войны, чьи вонючие портянки оскорбили чистых дам в варшавской опере двадцать лет назад. Станислав в 1939 году был отправлен в лагерь в Латвии, из которого его спасла жена Ирена, как раз перед тем, как его подразделение было переведено в российские леса под Катынью. Лесник по профессии, он вместе с Иреной присоединился к польскому Сопротивлению, и Кристина попросила их спрятать Стефанию в их уединенном лесном домике, пока она не сможет вывезти мать [83]. После некоторых сомнений они согласились, но Стефания заупрямилась. Она была убеждена, что, как аристократка, будет в безопасности, и потому отказалась покинуть Варшаву, где ее родственники Гольдфедеры были заключены в гетто и где оставались ее ученики. Кристина могла завоевать доверие и получить финансовую поддержку британцев, она могла заслужить уважение польских офицеров, и тех, кто входил в официальное Сопротивление, и других, она могла даже уговорить представителя гестапо перенести для нее через границу «пакет товаров с черного рынка», но она не смогла убедить еврейскую мать покинуть оккупированную нацистами Польшу. К глубокой скорби Кристины, Стефания исчезла год спустя, ее арестовало гестапо, и она погибла в печально известной варшавской тюрьме Павяк.
По горькой иронии судьбы, комплекс Павяк был построен в 1830-х годах по проекту Фридерика Скарбека, тюремного реформатора, крестного отца Шопена и предка Кристины. После нацистского вторжения в Польшу тюрьма Павяк превратилась в застенки гестапо, и ее название стало для всей Варшавы нарицательным, согласно сведениям одного польского офицера-подпольщика [84]. Через эту тюрьму за годы войны прошло около ста тысяч мужчин и двухсот тысяч женщин, в основном члены Сопротивления, политзаключенные и мирные жители, взятые в качестве заложников во время уличных обходов. Из этого числа заключенных погибло тридцать семь тысяч человек.
Тюремные списки дают полное представление о том, что представлял собой Павяк, когда Стефания попала туда 31 января 1942 года; это последнее известие о ней, дальнейшие следы найти не удалось. Накануне в тюрьму были доставлены пятьдесят шесть арестованных, в том числе пять семей, и лишь десять человек покинули ее, включая ребенка, которого «перевезли в городской морг» [85]. Стефания была одной из четырех вновь прибывших и, как еврейка, встретила более жестокое обращение, чем подозреваемые в сопротивлении, заложники, бывшие военные и контрабандисты, составлявшие большинство заключенных, однако и для них условия содержания были ужасными. Камеры Павяка были грязными, холодными, темными, переполненными и кишели паразитами. Окна, если они вообще были в камере, оставались закрытыми, из-за чего доступ света и воздуха был сильно ограничен. Заключенные спали на голых досках или соломенных матрасах, а туалетом служили ведра. Не было ни мыла, ни воды. Питание составляло лишь несколько сотен калорий в день, так что большинство заключенных голодало. Повседневно арестованные подвергались жестокому обращению, от побоев до вынужденных прогулок по горячим углям. Неповиновение приводило к одиночному заключению в карцере или немедленному расстрелу [86]. Для основной массы заключенных Павяк был остановкой перед депортацией в концентрационные лагеря в Аушвице, Равенсбрюке, Штатхофе, Майданеке, Заксенхаузене, Бухенвальде или Гросс-Розене, но нет свидетельств, что Стефанию отправили в лагерь. Тысячи заключенных Павяка, в основном представители польской интеллигенции, были казнены нацистами, и вполне вероятно, что Стефания была среди них; возможно, ее расстреляли из пулемета в лесах Пальмиры недалеко от города, или она умерла от болезни или голода в самой тюрьме. Ей было шестьдесят пять.
К началу 1942 года, когда была арестована ее мать, Кристина уже покинула Будапешт, но сохранилось по крайней мере два независимых источника, основанных, вероятно, на рассказах самой Кристины, сообщающих другую историю [87]. По словам Владимира, сразу после приезда Кристины в Варшаву в ноябре 1940 года один из кузенов сказал ей, что Стефанию арестовали либо потому, что она не зарегистрировалась как еврейка и не перебралась в гетто, либо потому, что она отказалась признать Кристину в предъявленных ей фальшивых документах, изъятых у ее дочери в Словакии в начале того же года. Мучительное чувство вины заставило Кристину разработать план освобождения матери за деньги, изготовления для нее документов об арийском происхождении и эвакуации ее из Варшавы туда, где можно было бы спрятаться до конца войны. Родственник из Гольдфедеров, пианист в кафе в гетто, которому покровительствовали коррумпированные офицеры вермахта, обеспечил ей контакт с офицером гестапо по имени Грюбер, известным как «некоронованный король черного рынка» [88]. На следующий вечер Кристина танцевала с Грюбером в кафе, а позже, за бокалом, он согласился заглянуть в дело ее матери. Еще через день он оставил для Кристины записку, в которой говорилось: он сожалеет, что не может помочь, так как ее мать уже переведена в Освенцим [56] . По другим сведениям, некий офицер гестапо потребовал триста долларов и ночь с Кристиной в уплату за жизнь ее матери, а потом заявил, что она опоздала [89].
56
Стефания Скарбек (Гольдфедер) не упоминается в сохранившихся записях Освенцима. Согласно архивам музея Павяк, Эдмунд и Йозеф Скарбеки были отправлены из Павяка в Освенцим в 1940 г., а Тадеуш, Менашель и Зофья Гольдфедер были интернированы в Павяк в период с 1940 по 1942 г., тоже перед отправкой в Освенцим и Заксенхаузен, но в какой степени родства состояли они с Кристиной, неизвестно.
К концу 1940 года Кристина привыкла рассказывать истории, которые скрывали реальность. В своем изложении она изменила маршрут своего первого перехода в оккупированную Польшу, и можно только удивляться способности Владимира восстанавливать события на основании регулярно повторяющегося рассказа о телах в снегу, ведь со временем она научилась искажать любые события, тягостные или нейтральные. Постепенно военные истории Кристины становились все более противоречивыми. Время от времени она предавалась «самым возмутительным фантазиям при разговоре с людьми, к которым не склонна была относиться всерьез», – признавался позднее один из ее британских друзей и коллег, полагая, что такие рассказы представляют ее «воинственной женщиной, которая с радостью бросала бы ручные гранаты при каждом удобном случае» [90]. Но любые наши рассказы сохраняют некий отпечаток правды, и вполне возможно, что Кристина и вправду пыталась спасти кого-то из Павяка или варшавского гетто. Женщины действительно пользовались сексом для расплаты за услуги в Варшаве 1940 года. А может, история эта родилась из безграничного сожаления Кристины, которая была готова на что угодно, чтобы спасти мать, но не имела на то ни малейшего шанса.
Кристина вернулась в Будапешт 25 ноября 1940 года, физически и эмоционально истощенная. Она провела Рождество с Анджеем, работая над планами возвращения в Варшаву, но была слишком больна, чтобы делать нечто большее. У нее был грипп и сильный кашель, Анджей беспокоился о ней. Но еще сильнее его тревожила меняющаяся ситуация в Венгрии, где нацисты брали под контроль военную полицию, прессу и государственные учреждения. К концу ноября гестапо открыло официальное представительство в Будапеште.
Анджей хотел покинуть город, но Кристина ждала последний пакет с информацией от польского курьера. К концу января 1941 года Анджей понял, что они находятся под непрестанным наблюдением. Он не хотел, чтобы их арестовали вместе, ведь в таком случае некому будет предупредить других членов подпольной сети, а при одновременных параллельных допросах их легко будет поймать на противоречиях. 23 января, в три часа ночи, зная, что военная полиция обычно является в предутренние часы, Анджей оставил Кристину в квартире одну, чтобы проверить пути отхода. Было холодно и темно, зато улицы были пусты. На следующую ночь они ходили на ужин с Кейт О’Мэлли и другими друзьями. В четыре часа ночи их разбудил стук в дверь. Они переглянулись, Кристина схватила халат, Анджей пристегнул протез. У них не было иллюзий, но, к удивлению Анджея, Кристина скорее обрадовалась непосредственной угрозе ареста. После недель страха и нервного напряжения «она впервые улыбнулась мне, – вспоминал он, – так весело, будто собиралась на коктейль!» [91].
6. Поездки в «опеле»
«Кристина резко вскочила с кровати, зубами придерживая край простыни», – говорится в рассказе о приходе венгерской полиции, основанном на версии самой героини. – «Я приготовлю чай, – сказала она, – но сначала вы все отвернитесь…» [1]. Использовала она для этого постельное белье или нет, но Кристина определенно смогла отвлечь полицейских. Мгновение спустя свисток чайника заглушил звук воды в туалете, когда она спустила в унитаз опасные страницы своего дневника. «Зачем вы потянули за цепочку?» – сердито спросил один из полицейских, согласно рассказу Анджея, а Кристина улыбнулась и спокойно ответила: «Разве не обычное дело спускать после себя воду после посещения туалета?» [2]. Когда Анджей попытался повторить ее трюк, с ним пошел охранник, так что он не смог извлечь из кармана и уничтожить зашифрованный дневник. Полиция в течение часа обыскивала квартиру, но ничего инкриминирующего не нашла. Однако Анджея и Кристину все равно доставили для допроса в тщательно охраняемый дом на улице Хорти Миклоша.
Анджея привели в большую комнату наверху, там офицер гестапо приказал ему снять одежду. Его пальто тут же обыскали, осмотрели все швы, а потом повесили на гвоздь. Раздеваясь до трусов, он ухитрился осторожно переложить блокнот из сложенного пиджака в карман висевшего рядом пальто, которым в течение всего допроса более никто не интересовался. Протез осмотрели в поисках микрофильмов, а потом его «безжалостно допрашивали» в течение девятнадцати часов без перерыва, но он твердо держался своей истории [3].