Шпионские игры царя Бориса
Шрифт:
У Конрада Буссова захватило дух. Хоть и выдавал он себя в Лифляндии за дворянина, но на самом деле уроженец крошечного Люнебургского княжества был лишь сыном пастора. А в Московии его не только готовы были признавать дворянином, царь наделял его имением. Офицер сделал добрый глоток пива и сказал:
— Я согласен. Ведь к тому же так я устрою судьбу дочери.
— Дочери?
— Недавно через Ригу проезжал молодой пастор Мартин Бер. Ему удалось получить место в той самой лютеранской церкви в Москве, о которой вы говорили. Место хорошее, ибо над пастором нет начальника в виде епископа. А у меня есть дочь на выданье. В Риге пастор и она явно испытывали симпатию друг к другу. Но Бер откровенно сказал мне: «Кем я могу быть в Риге? Пастором без места? Вам нужен такой зять?». Мы поняли друг друга и развели руками. Теперь же я рад, что смогу поехать в Москву. И ради того, чтобы обеспечить свое будущее, готов рисковать здесь.
— Что скажете, ратман?
Выходец имел в виду, что Арманд Скров может высказаться по поводу решения офицера, и надеялся, что член магистрата одобрит выбор Буссова. Но собеседник понял его по-своему:
— А мне некуда бежать! Только Нарва — мое Отечество. Мои предки приехали в Эстляндию сотни лет назад и в Германии я — чужой. Но я чужой и тогда, когда отъеду на пять миль от Нарвы. Ибо меня будут окружать эсты. Да, они придерживаются одной веры со мной, я даже сплю со своей служанкой, а в молодости не раз задирал юбки другим женщинам эстов. У меня нет никаких предубеждений против них, но они — иные. И только в Нарве я чувствую себя дома. Поэтому я готов рискнуть. Я помню, как благоденствовал мой город под властью царя Ивана Грозного. Нам дали возможность жить, как мы хотим, и русские стрельцы лишь защищали наш выбор. Никто не опасался, что его насильно обратят в католичество, торговля процветала…
Неожиданно Конрад Буссов сказал:
— Я слышал, что герцог Карл заявил своим послам, которых он отослал в Москву, что при вступлении на престол он дал клятву сохранять шведские владения и не может отдать город русским. Он может лишь обменять его на русские города Корелу и Орешек. Но с условием, что торговля будет идти не через Нарву, а только через Таллинн!
— Но тогда мой город захиреет!
— Думаю, герцог Карл специально сделал такое предложение, зная, что царь отклонит его, но не сможет обвинить Швецию в неуступчивости, — пояснил Буссов.
— А откуда вы вообще всё это знаете? И как вы могли добраться до Нарвы? Вы, офицер армии польского короля, находитесь в шведском городе! И не проявляете никакого беспокойства.
— А шведы знают, что я здесь.
Тимофей Выходец замер. А Буссов невозмутимо пояснил:
— Я специально приехал договариваться с ними. Польская армия на юге, шведы уже заняли Пернов и продвигаются к лифляндскому Дерпту. В самом городе произошло восстание, горожане не впустили в город польский гарнизон, а значит шведы займут Дерпт без боя.
Буссов объяснял ситуацию, а Выходец старательно запоминал то, что говорил офицер.
— Итак, шведы скоро займут почти всю Лифляндию. И я, если хочу остаться здесь при деле и иметь влияние, должен перейти на их сторону. Шведы пообещали сделать меня комендантом Мариенбурга. А значит, если Государю всея Руси понадобится, я смогу передать сию крепость русской армии в любое время!
Вечером, в полной темноте Тимофей Выходец нашел в камышах свою лодку и торопливо поплыл к русскому берегу реки Наровы. Приласкать легкомысленную Анну ему так и не довелось. А ночью вместо плотской любви он занимался совсем иным делом — из Ивангородского замка писал письмо царю Борису. Этот доклад Выходца сохранился для истории. Кстати, в нем Тимофей, купец до мозга костей, не без сожаления писал: «А в Ругодив твоих государевых торговых людей ругодивский воевода не пускает… и товаров из-за реки вывести не дал, и торговли, государь, нет». Не было ее и в Пскове, откуда изгнали в качестве ответной меры таллиннских купцов…
На такие деньги в то время можно было каждую неделю покупать по корове. — Прим. авторов.
Цитата подлинная. — Прим. авторов.
Глава 24. Город для принца
В середине июля 1601 года небо над Москвой постоянно было покрыто тучами. В городе беспрерывно шли дожди. Катарине Котор не хотелось выходить из дому: на улице холодно, мокро, грязно, а в их жилище царит великолепие, к которому она за полгода жизни в столице России так и не смогла привыкнуть. Еще когда принц Густав въехал в Москву, Борис Годунов одарил его по-царски: прекрасный терем, великолепные скакуны, обилие дорогой посуды… Бывшая жена данцигского мещанина одевалась в наряды из расшитой золотом парчи, тончайшего персидского шелка, роскошного бархата, носила ожерелье из огромных жемчужин и увесистую золотую цепь (вскоре тяжелая цепь Катарине надоела и она спрятала ее в ларец из слоновой кости). Казалось, у Катарины есть всё, о чем только можно мечтать: любящий ее принц, огромные богатства, сколько угодно денег (когда Густав приехал в Москву, государь подарил ему фантастическую по тем временам сумму — десять тысяч рублей. Так как принц интересовался наукой больше, чем хозяйством, то он тут же передал все деньги своей «второй половине»).
Из Данцига к Катарине привезли ее детей. К чадам отнеслись, словно они были рождены молодой немкой в законном браке с Его Высочеством. Ни у кого и мысли не могло появиться, что Катарина будет недовольна жизнью. Между тем, данцигская красавица чувствовала себя несчастной.
Принц видел, что его любимая хандрила. Впрочем, и он сам в последние дни чувствовал себя подавленно. Очень хотелось увидеть солнце, но… Этот год был зловещим, пугающим: с весны стояла темень, словно продолжалась зима. Солнце заволокло какой-то дымкой, оно выглядело красноватым, даже в полдень на него можно было спокойно смотреть, не жмуря глаза. Впрочем, солнце и в обычный год бывает красным во время заката, когда вид его предвещает сильный ветер. Но в тот год и луна постоянно была кроваво-красной, словно во время затмения! А днем непрерывно шел дождь, наводящий уныние.
— Ты поедешь сегодня к доктору Хильшениусу? — поинтересовалась у принца красавица Катарина.
— Не хочу. На улице опять холодно, темно, как зимой и проливной дождь. Почему так холодно? Странный день. Я приказал бы слугам затопить печь, так неудобно, кто же топит летом?
— Тебе неудобно, тогда это сделаю я! — заявила уроженка Данцига.
Молодая женщина вышла из комнаты в коридор, поймала за рукав одного из слуг и велела тому по-русски:
— Быстро затопи печь!
— Кто же топит печь в июле? — раздался вдруг насмешливый мужской голос. — Русские нас не поймут, — констатировал новый собеседник Катарины по-немецки.
Взглянув на случайного собеседника, молодая женщина пришла к выводу, что не помнит его. Однако, видимо, это был один из тех лифляндских дворян, что приехали к принцу Густаву за счастьем и деньгами и жили в доме принца. Увы, принц Густав ничего не мог им предложить, кроме придворных должностей без жалованья. Дворяне, не получая денег, стали дерзить. Самые сметливые устроились на службу к русскому царю, этот же, видимо, был глуповат, но нагл. Разговаривал с неподобающей иронией и разглядывал ее похотливыми глазенками. Катарина отступила в комнату и, когда дворянин вошел следом за ней, словно царица отвесила ему сильнейшую затрещину:
— Кому посмел дерзить холоп?! — с ледяным презрением в голосе спросила она.
Дворянин побагровел. Эта данцигская горожанка посмела поднять руку на него, лифляндского барона!
— А ну тихо, шалава невенчанная! — произнес он с угрозой.
Услышав это, принц Густав, присутствия которого в комнате дворянин вначале не заметил, в гневе вскочил на ноги. Тут только лифляндец сообразил, что основательно влип: он оскорбил своего сюзерена! Катарина впрочем, как выяснилось, могла сама постоять за себя. Продолжая говорить по-русски, она победоносно воскликнула: