Шпоры на босу ногу
Шрифт:
Мадам тихо вскрикнула, а сержант напротив успокоился и, улыбнувшись, сказал:
– Благодарю вас, мсье.
Егор благосклонно кивнул и аккуратно взвел курок. Сержант, чтобы не думать о близкой смерти, стал с интересом рассматривать пистолет. Прекрасный пистолет, подумал сержант, он из подобного летом стрелял. Однако только думать – это мало, тут нужно говорить, говорить без умолку, потому что разговор еще сильнее отвлекает! Бухматый поднял пистолет и начал уже целиться, а сержант торопливо сказал:
– Отменная, надежная штука! Я, помнится, точно такую же подарил одному славному малому, его звали Матео Шилян.
Бухматый растерялся.
– Шилян? – переспросил он недоверчиво.
– Шилян, Матео, – подтвердил сержант, еще не понимая, что к чему.
А староста уже опустил пистолет и вопросительно оглянулся на своих мужиков-партизан. Тит снова выступил вперед, нетерпеливо кашлянул. Сержант, увидев в руках у него веревку, брезгливо поморщился и подумал, что дело тут вот в чем: у партизан, наверное, очень мало пороха, вот они теперь на нем и экономят. Крестьяне! Обидно, конечно, да только разве им что втолкуешь?!
Но тут Бухматый вдруг строго спросил:
– А где Трахимка, Тит?
Среди партизан прошло движение, и к командиру вытолкнули Трахимку – худого, белобрысого мальчишку в длинном, не по росту, армяке. Трахимка нерешительно потоптался на месте, вопросительно глянул на Бухматого, но почти сразу понимающе кивнул и, повернувшись к сержанту, сказал:
– Говорите, я слушаю вас, господин сержант.
Сержант от неожиданности вздрогнул и, помолчав, удивленно спросил:
– Мальчик, откуда ты знаешь французский?
– От французских солдат. Говорите.
Сержант сказал:
– Веревка – это нечестно. Вы нарушаете законы войны. Меня, как солдата, должны расстрелять. Я готов.
Трахимка перевел. Бухматый нахмурился и ничего не сказал. Тогда Трахимка сам спросил:
– Откуда, господин сержант, вы знаете Мацея Шиляна?
– Я с ним познакомился летом, – сухо и явно нехотя сказал Дюваль. – И некоторое время мы были вместе. А потом наши дороги разошлись.
Но вдруг он сильно покраснел и крайне раздраженно продолжал:
– А вспомнил я его совершенно случайно! Совсем не для того, чтобы теперь упрашивать кого-то о каком-то снисхождении. Я же понимаю, что порядок есть порядок. Ну так и давайте его соблюдать! Поэтому я еще раз говорю: стреляйте, но не вешайте! А что Матео… – но тут он явно сник и уже совсем тихо закончил: – А про Матео, про него переводить не надо, я прошу. Из-за чего, я надеюсь, понятно?
Мальчик кивнул и, повернувшись к старосте, заговорил на местном языке. Сержант внимательно следил за его речью и с удовлетворением отмечал про себя, что имени Матео он не слышит, и теперь не слышит, и даже теперь…
Но вот Трахимка замолчал, и Бухматый надолго задумался. История Шиляна была ему хорошо известна. Когда пришли французы и крестьянам надоело ждать обещанной воли, тогда дьяков сын Мацейка Шилян сказал, что указ-де написан, да шляхта его придержала, бей шляхту! И били долго, и сгорело много маёнтков. Было это в июле, крестьяне штурмовали помещичьи усадьбы вместе с французами – не то добровольцами, не то мародерами. Но вскоре Великая Армия ушла на восток, здешние губернии были заняты пруссаками генерала Граверта, и жандармские команды Великого Княжества Литовского сразу же начали карательные выступления против непокорных. Мацей Шилян был схвачен, осужден «до горла» и повешен. По деревням читали указ, требовавший как и впредь «отправлять предписанные дворовые повинности». Бухматого тогда не взяли; Бухматый до нашествия был мельником и, следовательно, знался с нечистой силой…
А вот теперь батька Егор сидел корчем, оцепенев, и крепко думал. О чем – трудно сказать. Возможно, он был поражен тем совпадением, что ведь и Мацейка тоже кричал, что он не вор, и не желал, чтобы его вешали, как мародера, а казнили, как врага. Вот чего он хотел, и вот о чем тогда вспомнил Бухматый. А, может, он и что другое вспомнил – кто знает! А, может, просто думал – он думать любил…
Но, наконец надумавшись, Бухматый поднял голову и, повернувшись к своим подчиненным, сказал:
– Да, сено они растащили. Но ведь скотину кормить нужно? Ну а солдатский конь, он же тоже скотиной является. Так, братки?
Мужики, немного погодив, согласно закивали, завздыхали. Тогда:
– Ну, а если дальше глядеть, – продолжал вслух рассуждать Бухматый, – так солдаты, они хоть этого царя, а хоть того, а все равно ведь те же простые люди, только военные. И над ними тоже своя шляхта есть – то офицеры. Так или нет, братки?
Партизаны и с этим, ворча, согласились. Тогда Егор Апанасыч сказал вот такое:
– Мацейка Шилян хорошим человеком был. А этот, – и тут он кивнул на сержанта, – этот коня кормил, а сам, небось, голодный. Думайте, братки, думайте! А если что, какие вдруг сомнения, так ведь и завтра повесить не поздно. Ну, что? Так когда? Или как?
Но мужики молчали. Тогда Мадам осторожно сказала:
– Егор Апанасыч…
– Молчи! – строго перебил ее Егор.
Мадам замолчала, но глаз с Егора не сводила. Егор ненатурально зевнул и опять отвернулся к толпе мужиков. Мужики по-прежнему молчали, никто из них не хотел заговаривать первым.
И вдруг как раз от них, из толпы мужиков, выскочил тот самый пес из той деревни. Пес молча бросился к сержанту. А девочку следом за псом не пустили, ее удержали в толпе. Она теперь только звала:
– Вьюн! Вьюн!
Но Вьюну, то есть псу, теперь было не до нее – Вьюн остановился прямо напротив сержанта, поднял голову и посмотрел ему прямо в глаза. Если этот пес сейчас залает, подумал сержант, то тогда точно повесят, а если начнет вилять хвостом, то расстреляют.
Однако Вьюн молчал. Но и хвостом тоже даже не шевелил. Хвост у него был довольно облезлый, зато лихо закрученный. Вьюн смотрел на сержанта, сержант на Вьюна. В толпе партизан зашушукались. А Вьюн вплотную подошел к сержанту и начал деловито обнюхивать его сапоги…