Шрам
Шрифт:
С каждым прошедшим днем он становится сильнее. Могущественнее. Он обретает больше контроля над собой и над другими, его махинации становятся более выверенными.
Его поцелуи становятся более вялыми.
Человек держит статуэтку в руке и ласкает плавниковый выступ кончиками пальцев. Его десны еще кровоточат, а во рту после недавнего поцелуя остается соленый привкус.
Он передвигается по городу невероятными способами, владение которыми дарует статуэтка. Пространство и физические силы теряют свою власть
Туда, сюда и снова туда. Он шествует по городу, собирая слухи и сведения, запущенные им самим. Он видит как распространяется его влияние, словно антибиотик по больному телу.
Все это правда. Все, что он говорит, — правда. Разлад. И правильно, что молва, газетные статьи, листовки, которые он оставляет за собой, сеют разлад.
Человек заходит под воду. Море открывается перед ним, и он уходит вниз, вдоль огромных цепных звеньев, к немыслимому тягловому животному, которое напрягает свои конечности в придонных глубинах. Когда ему требуется глотнуть воздуха, он подносит ко рту статуэтку, маленькую, нелепую горбатую фигурку, мерцающую в ночи слабым живым светом, — зубастые поцелуи, отверстие, пробитое во мраке, широко открытый насмешливый глаз цвета воронова крыла, — и целует ее взасос, чувствуя, как она шевелит своим маленьким язычком, и испытывая отвращение, от которого так и не смог избавиться.
И статуэтка вдыхает в него воздух.
Или же она снова искривляет пространство и позволяет ему поднять подбородок (хотя он и погрузился на много ярдов), пробить лицом поверхность воды и вдохнуть полной грудью.
Человек двигается в воде, не шевеля при этом ни одним пальцем — шевелится лишь некогда живой плавник статуэтки, и кажется, что именно это и приводит в движение человека. Он петляет вокруг пяти гигантских цепей, погружаясь все ниже, пока темнота, холод и тишина не нагоняют на него (при всем его могуществе) страха и он не поднимается, чтобы и дальше бродить по потайным коридорам города.
Для него открыты все кварталы. Он легко и без колебаний заходит на все флагманские корабли, кроме одного. Он наведывается на «Гранд—Ост», на «Териантроп» в Шаддлере, на «Божка соли» в Ты—и–твой и на все другие, кроме «Юрока».
Он боится Бруколака. Даже получив заряд энергии от поцелуя статуэтки, он не рискует оказаться лицом к лицу с вампиром. Он не должен трогать лунокораблъ — он дал себе это обещание и выполняет его.
Человек совершает и другие действия, которым научила его статуэтка, пока он лизал ее рот. Он может не только перемещаться в пространстве и проникать в закрытые помещения.
То, что говорится о Заколдованном квартале, — правда: он и в самом деле обитаем. Но существа, поселившиеся на этих старых кораблях, видят, что делает этот человек, и не трогают его.
Статуэтка защищает его. Он чувствует себя ее любовником. Она хранит его от беды.
ГЛАВА 34
Со
До того как Саргановы воды обзавелись «Сорго», суда Армады обходились теми ресурсами, которые удавалось похитить. Теперь, с увеличением запасов, потребности возросли. Нефть у Саргановых вод брали даже корабли Сухой осени и Баска.
Горное молоко было гораздо дороже и встречалось гораздо реже. В охраняемых кладовых «Гранд—Оста» стояли ряды емкостей с этой тяжелой жидкостью. Помещения эти были защищены и заземлены с помощью точно рассчитанных геомагических процессов, исключающих опасные эманации. Двигатель, посылающий импульсы наслаждения в мозг аванка, работал на горном молоке, и маги и техники, обслуживавшие его, внимательно следили за запасами топлива. Они в точности знали, сколько горного молока им требуется.
Флорин, Шекель и Анжевина, присмотревшись к воздуху вокруг холодной вышки «Сорго», пришли к выводу, что выбросов оттуда нет.
Они сидели под натянутым на шесты брезентом в пивной палатке на «Добере». Более солидных сооружений «Добер» не выдерживал, поскольку представлял собой тело голубого кита. Кита выпотрошили, верхнюю часть его удалили, а нижнюю сохранили с помощью давно забытой технологии. Половина кита в итоге стала довольно жесткой, хотя пол и вызывал тревогу своим явно органическим видом: под ногами сверкали остекленевшие остатки кровеносных сосудов и внутренних органов.
Флорин и Шекель частенько наведывались сюда — им нравилась эта пивная палатка. Они сидели лицом к затвердевшему хвостовому плавнику, который торчал над водой, словно кит был готов поднять фонтан брызг и уплыть прочь. «Сорго» находилось прямо в их поле зрения — между заостренных концов китового хвоста. Огромное уродливое сооружение бесшумно покачивалось на волнах.
Анжевина сидела молча, а Шекель был внимателен — смотрел, чтобы ее кружка не пустовала, что—то тихонько шептал ей на ухо. Она все еще не пришла в себя. После убытия Тинтиннабулума жизнь Анжевины переменилась, и Анжевина все никак не могла приспособиться к новым обстоятельствам.
(Флорин не сомневался — со временем все у нее наладится. Боги знают, он не винит ее за несколько дней, проведенных в растерянности. Он только надеялся, что на Шекеля это никак не подействует. Он был рад, что парень и ему уделяет толику своего времени.)
«Что мне делать?» — думала Анжевина. Она собиралась дождаться и увидеть то, о чем ей говорил Тиннабол… но она, конечно же, помнила, что его больше нет в городе. Дело было не в том, что ей не хватало его. Он был с нею вежлив и предупредителен, но без всякой задушевности. Он был ее боссом, отдавал приказы, которые она выполняла.
Но даже и это было преувеличением. На самом деле он не был боссом Анжевины. Ее боссом были Саргановы воды — Любовники. Жалованье ей платили власти Саргоновых новых вод, нанявшие ее, когда она оказалась в Армаде, на работу и приставившие к этому странному, сильному, седому как лунь охотнику. Спасшись с корабля, увозившего ее в рабство из города, в котором ее лишили прав, подвергнув переделке, Анжевина рассматривала эту работу как свою первейшую обязанность. Она вообще была поражена, когда ей пообещали платить, как любому другому гражданину Армады. Именно этим и была куплена ее преданность.