Шрам
Шрифт:
Хотя он, видимо, по—прежнему оставался ее единственной надеждой на бегство, Беллис не могла позволить, чтобы этот хренов сукин сын врал ей, использовал ее. Она не допустит, чтобы это сошло ему с рук, чего бы это ей ни стоило. Лучше уж она отправится вместе с Армадой к Шраму.
«Ты должен был мне все сказать, сучий ты потрох, — думала она, наливаясь ненавистью. — Я тоже хотела — хочу — выбраться отсюда. Если бы ты сказал мне правду, если бы ты был со мной честен, если бы ты не использовал, то я, может, и помогла бы тебе, — думала она. — Мы могли бы сделать это вместе».
Но
Как бы ей ни хотелось выбраться отсюда, она не стала бы помогать Фенеку, знай она о его планах. Не стала бы в них участвовать.
Испытывая крайнее отвращение к себе, Беллис поняла, что Сайлас раскусил ее. Его работа состояла в том, чтобы знать, кому и что можно говорить, знать, как далеко готовы пойти окружающие, и, исходя из этого, лгать им. Он должен был решать, что говорить своим марионеткам.
Он был прав в отношении нее.
Беллис не могла забыть, как взбесился Утер Доул, когда она с Флорином пришла к нему.
Они рассказывали, а Доул смотрел на них; лицо его становилось все жестче и мрачнее, его глаза темнели. Беллис и Флорин, волнуясь, пытались объяснить ему, что ничего не знали, что их обоих использовали.
Флорин мямлил, а Доул бесстрастно слушал, дожидаясь, когда тот закончит, — он молчал, уже этим наказывая Флорина. Потом он повернулся к Беллис и стал слушать ее объяснения. Та боялась его — он ничем не показал своих чувств, когда она сообщила ему, что знает Сайласа Фенека, Саймона Фенча. Доула это, похоже, вовсе не удивило. Он стоял недвижно, дожидаясь от нее новой информации. Когда она сказала ему, что сделала, какую посылку доставила для Фенека, Доул внезапно взорвался.
— Нет! — выкрикнул он. — Что он сделал?!
И когда Беллис, запинаясь, принялась бормотать какие—то стыдливые уверения в том, что понятия не имела, что и подумать не могла и откуда ей было знать, Доул уставился на нее пронзительным взглядом, полным холодной неприязни и жестокости, каких она не замечала за ним прежде, — и это проняло ее до самых печенок.
— Вы уверены? — сказал Доул таким тоном, что у нее душа ушла в пятки. — Так ли это? Не имели понятия? Ни малейшего?
И в сердце Беллис зашевелился червь сомнения, принялся безжалостно грызть ее, погружая в раскаяние и тоску.
«Неужели я и в самом деле никогда не знала? Неужели никогда не сомневалась?»
Правители заспорили о топографии Заколдованного квартала Армады, о гулах и жировых упырях, о том, как им лучше раскинуть сети для поимки Фенча.
Беллис заговорила — так громко, что все сразу же замолчали.
— Сенат, — сказала она. Доул вперился в нее взглядом, в котором не было надежды на прощение. Она не дрогнула. — Нужно помнить и еще кое о чем. Я не верю, что Нью—Кробюзон послал свои корабли на край света из одного человеколюбия. Они не стали бы рисковать своим флотом, не стали бы тратить столько сил даже ради «Сорго» и, уж конечно, ради того, чтобы вернуть домой одного человека… У Сайласа Фенека есть что—то, нужное им. Я не знаю, что это, и… клянусь вам, что сказала бы, если бы знала. Я верю… Только одному из того, что он мне наговорил, я верю: что он был в Великом Кромлехе и совсем недавно — в Дженгрисе. Я видела его записные книжки, и этому я верю… Он сказал мне, что гриндилоу пытались его поймать. Может быть, это тоже правда. Может,
После ее речи наступила долгая, напряженная тишина.
— Она права, — раздался чей—то голос.
— А как быть с ней? — раздался задиристый голос юнца из совета Дворняжника. — Вы… мы что, должны им верить? Что они ничего не знали? Что они всего лишь пытались спасти свой родной город?
— Армада — вот мой родной город, — внезапно выкрикнул Флорин Сак в замершую аудиторию.
Утер Доул оглянулся на Флорина, который опять медленно опустил голову.
— С ними разберемся позднее, — сказал Доул. — Пока не арестуем Сайласа Фенека, они будут в заточении. Потом мы допросим его и решим их судьбу.
В камеры Флорина и Беллис доставил сам Утер Доул.
Он повел их из зала заседания по лабиринту туннелей в чреве «Гранд—Оста». По коридорам, обитым панелями темного дерева, мимо древних гелиотипов кробюзонских моряков. Вниз по освещенным газом проходам. В том месте, где они наконец остановились, раздавались странные звуки — скрежет металла, стук работающих двигателей.
Доул подтолкнул (легонько) Флорина в дверь, и Беллис увидела внутри койку, стол, стул, иллюминатор. Доул отвернулся от Беллис и пошел дальше. Он правильно рассудил, что она последует за ним, пусть даже и в собственное узилище.
Они оказались в камере. Темнота за иллюминатором не была темнотой ночи — помещение находилось ниже ватерлинии, и снаружи была морская вода. Беллис повернулась и ухватилась за дверь, не давая Доулу захлопнуть ее.
— Доул, — сказал она, глядя на его лицо — нет ли на нем каких—либо признаков смягчения, расположенности, влечения или прощения. Ничего такого она не увидела.
Он ждал.
— Я только хотела, чтобы вы знали, — сказала она, решительно встретив его взгляд. — Флорин Сак… он здесь просто жертва. Он не сделал ничего такого, что могло бы грозить Армаде бедой. Он попал как кур в ощип, он совершенно сломлен. Если уж хотите кого наказывать… — Беллис дрожащими губами втянула в себя воздух. — То есть я хочу сказать, если вам не безразлична справедливость, то вы… по крайней мере, не должны наказывать его. Он очень предан Армаде… Самый преданный гражданин Саргановых вод из всех, кого я знаю.
Утер Доул долго смотрел на нее, наклонив голову набок, словно в удивлении.
— Силы небесные, мисс Хладовин, — сказал он наконец ровным голосом, который звучал еще мягче и прекраснее, чем всегда. — Боги милостивые. Ах, какое мужество и самопожертвование. Взять на себя большую часть вины, с такой самоотверженностью просить о снисхождении для другого. Если бы я подозревал вас в низости и махинациях, в том, что вы намеренно и цинично или по преступной неосторожности вовлекли мой город в войну, если бы я собирался жестоко покарать вас за ваши дела, то теперь, вероятно, мне пришлось бы передумать и изменить свои намерения. В свете вашего несомненного, бескорыстного благородства.