Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945

Браун Райнхольд

На том месте, где мы с Мартой простились, не было ни креста, ни камня — была просто развилка дороги. Одна тропинка вела в долину, но мне надо было выбрать вторую — в горы. Если я пойду быстрым шагом, то до наступления темноты приду в деревню, где мне ничто не будет угрожать. Так сказала мне на прощание Марта.

На околице деревни, словно поджидая меня, стояла мрачная группа обветренных лесных жителей. Они остановились, случайно увидев меня, и я прекрасно понимал, что был единственной причиной их остановки — и в этом не ошибся. Они насторожились, увидев в такой поздний час какого-то незнакомца, приближающегося к деревне. Чужаки редко забредают сюда даже при ясном свете дня. Тем более что этот чужак шел не очень уверенно, и все его поведение было таким подозрительным, что люди решили посмотреть, кто это такой. Может быть, это вор, разбойник или бандит? Он пришел ночью, чтобы заняться своим кровавым ремеслом. Но сейчас, увидев людей, он остановится и не решится идти дальше.

Удивительное дело, почему-то этот бродяга не остановился и продолжает идти!

«Там все люди очень добрые», — сказала мне Марта. Эти слова были моим единственным оружием против растущего страха, который я испытывал, все ближе подходя к тем мрачным

людям. Суровые глаза смотрели на меня с дубленых обветренных лиц. Но разве румын, направивший меня в монастырь, выглядел по-другому?

Несколько напряженно, но уверенно я прикоснулся к шапке и произнес:

— Salutare! [10]

10

Здравствуйте! (рум.)

Я тут же понял, что Марта меня не обманула. Этим людям не потребовалось много слов, чтобы решить мою участь. Очень скоро я уже был гостем одного из этих пятерых крестьян, лица которых сперва показались мне такими дикими и суровыми. Его хижина стояла на краю деревни, немного на отшибе. В дом мы вошли, когда на небе появились первые звезды. В кругу семьи этого человека я встретил дружеский и приветливый прием. Какое это было счастье! Какое невообразимое, невероятное счастье — после целого дня скитаний снова оказаться под крышей, успокоиться, отдохнуть и набраться сил для завтрашнего путешествия. Когда мы пришли, хозяйка уже помешивала на огне душистую мамалыгу, и вскоре мы уже сидели на низеньких табуретках вокруг низенького стола и ложками, из общей миски, ели крутую, освежающую простоквашу из овечьего молока. Золотистая, исходящая паром мамалыга крошилась на губах, и периодически кто-нибудь выплевывал неразмолотое кукурузное зернышко, которое упруго отскакивало от глинобитного пола. Лился нескончаемый разговор — мы вспоминали о войне, я рассказывал о плене и вслух мечтал о родине. В конце старший сын хозяина, черноволосый румяный парень, достал бутылку настойки, и после вкусного ужина огненная влага обожгла наши глотки. Мы, не стесняясь, рыгали — значит, все наелись. Никто не смотрел на это косо, и я сам от души рыгал.

Это был чудесный вечер. Уставшие за день люди говорили о жизни, обсуждали свои дела. Вскоре всеми овладела сонливость — у каждого позади был трудный день, и все понимали, в чем больше всего нуждается сейчас их гость.

Noapte buna! [11]

Господи, как же проста и непритязательна жизнь румынских крестьян! Но какая она настоящая, мирная, какая прекрасная жизнь течет под этими бедными крышами. Деревня — это мир румынского крестьянина, и какое ему дело до бурь, бушующих за ее околицей. Я думал об этом, когда улегся на теплую печку, прислушиваясь к мерному дыханию лежавших рядом мужа, жены и ребенка. Я думал о том, как фальшивый блеск мишуры затмевает истинные ценности жизни. Наши души выгорают дотла. Они одеваются в железную броню, приспосабливаются к прогрессу техники, лишающему нас остатков человечности. В дикой пляске, с завязанными глазами несется человечество навстречу своей гибели. В конечном счете оно само себя уничтожит! По земле расползается страшный полип, своими щупальцами он хватает живых и высасывает из сердец горячую кровь. Но вот здесь, рядом со мной, лежат люди, до которых не докатился этот вал грязи и нечистот. Если бы я был крестьянином! Таким же крестьянином, как они! Я даже застонал от нахлынувшей тоски по земле, по плугу, по колосящемуся хлебу. В это мгновение сон сморил меня.

11

Доброй ночи! (рум.)

Я проснулся утром от того, что на меня забрался хозяйский котенок. Протянув руки, я взял его и прижал к груди. Этот мягкий теплый комочек замурлыкал, и этот вибрирующий звук едва слышной барабанной дробью отдавался у меня в легких. Вся семья была уже на ногах.

Кто-то засмеялся:

— Ха-ха! Он, кажется, проснулся! Buna diminiata! [12]

Я ответил на приветствие и осторожно поставил котенка на пол. Потом я встал, подошел к ведру с водой и, набрав в рот воду, несколько раз прополоскал зубы. Выйдя на крыльцо, я выплюнул воду в подставленные ладони и протер лицо. Я уже успел понять, что именно так умываются по утрам в румынских деревнях. На столе уже дымилась мамалыга; все уселись завтракать. Снова все были за столом, снова был общий разговор, за которым меня заставили описать мой последующий маршрут. Потом прозвучали традиционные пожелания здоровья. Проскользнув мимо лающих собак, я пустился навстречу новому дню.

12

С добрым утром! (рум.)

Мой путь лежал к Ковасне, небольшому городку, расположенному за высоким горным массивом. Я накрепко запомнил ориентиры этой местности, Пэринтеле показал мне ее на карте. Сегодня вечером я должен добраться до подножия горы, а завтра мне предстоит обогнуть холодную обледенелую вершину. Чем ближе я подходил к горе, тем страшнее мне становилось при взгляде на исполинский гребень, между зубьями которого я шел. Но я был уверен, что смогу преодолеть все препятствия. Я чувствовал в себе такие силы, что какая-то там гора была мне просто нипочем! Но мне предстояли немалые трудности, о которых, дорогой читатель, ты сейчас узнаешь.

Дорогой мой читатель, я понимаю, что тебе было бы невероятно скучно следовать за мной шаг за шагом до самого вечера, хотя моя память услужливо подсовывает мне эту картину во всех подробностях. Многие подробности, какими бы мелкими они ни казались, высвечивали крупные и значимые события на моем пути. Но как мне описать все эти мелочи?

Но вот что я придумал. Мы поступим следующим образом: ты будешь мысленно следовать за мной в те часы, о которых я здесь умолчу, ты будешь вместе со мной блуждать по снегу сквозь леса и горы, будешь пугаться каждого шороха, будешь мучиться от одиночества и вздрагивать, заслышав человеческие голоса или стук топора. Но не стоит пугаться слишком сильно, ведь ты уже накопил немалый опыт блуждания по лесу, не так ли? Так что если ты действительно наткнулся на дровосеков, то не смущайся, уверенно и равнодушно

иди к ним. Скажи «Ziua!», что значит «Добрый день!». Скажи это слово невнятно, в бороду, но не старайся произнести его отчетливо, ибо в этом случае в тебе немедленно распознают чужака. Между тем они и так поймут, что ты не румын, но это возбудит у них не враждебность, а, скорее, любопытство. Прояви терпение, расскажи им все без утайки. Иногда этот легкий разговор будет вознагражден. Добрый человек пороется в котомке и, достав оттуда кусок хлеба, отдаст его тебе. Спроси у этих людей, правильно ли ты идешь, и не падай духом, если ответы разных людей не будут совпадать. Пусть твоим самым надежным поводырем будет солнце, и помни, что тебе надо держать путь на северо-запад. Но всегда старайся разузнать, где находятся русские, избегай заходить в большие деревни — там тебя почти наверняка выследят и схватят жандармы. Если же человек ни о чем тебя не спрашивает, то не вступай с ним в разговор и проходи мимо. Зачем лишний раз светиться? До сих пор все шло хорошо, но в один прекрасный момент все может пойти и по-другому! Иди непрерывно — с утра и до вечера. Один раз можешь сделать небольшой привал, чтобы утолить ставший невыносимым голод. Можешь съесть немного хлеба, который дала тебе румынская женщина. Думай о том, что тебе надо вопреки всему попасть на родину, пусть даже тебя ожидают непреодолимые препятствия, а тяжкие трудности не раз будут приводить тебя в отчаяние. Тогда вспомни Фокшаны и поклянись: лучше умереть, чем сдаться! Вот о чем подумай: если меня выдадут и поймают, то я непременно убегу снова. Если мне не удастся новый побег, то, значит, такова судьба, и я испытал ее до конца. Казнь русскими или милостивая отправка в Сибирь — в тысячу раз хуже смерти во время побега, это была бы смерть труса! Только так ты сможешь укрепить свою волю, так вооружишь ты себя против любой опасности. Но наступит момент, когда неизбывное одиночество начнет тебя изматывать. Тогда попытайся рассмеяться. Если не получится, то скажи чтонибудь. Скажи: «С добрым утром», скажи это громко, и ты рассмеешься, потому что уже наступил вечер. Потом скажи себе: «Всего тебе доброго! Всего доброго! Счастливого Нового года! Интересно, сохранилась ли у жены бородавка под носом?» Теперь-то ты точно рассмеешься и пойдешь дальше. Если у тебя замерзли и промокли ноги под опорками и опинчами, то вслух поинтересуйся: долго ли может человек выдерживать эту сырость? Не падай духом, иди вперед и без страха стучи в дверь в поисках ночлега.

В эту ночь я нашел пристанище в избе лесоруба. Этот человек обнаружил меня на опушке леса, когда я внимательно и задумчиво рассматривал дома деревни. Он подошел ко мне, как к старому знакомому. То, что я немец, он понял сразу.

— Unde mergi? [13] — спросил он, и, прежде чем я начал рассказывать, ему уже все было ясно.

Своими большими мозолистыми руками он свернул две самокрутки — одну себе, другую мне, — потом достал из кармана зажигалку — кремень с фитилем, запалил трут и дал мне прикурить. Потом прикурил сам. Лесной человек, что тебе не подвластно? Вместе с дымом я вдохнул уверенность в том, что и этот день закончится на удивление хорошо. Попыхивая синеватым дымком, мы пошли в деревню, и лесоруб привел меня в свою избу — небольшой деревянный дом, спрятанный в расщелине горы. Какой же сердечный прием ожидал меня здесь! Молодая женщина, жена хозяина, окружила меня поистине материнской заботой. Вопросы, которые она мне задавала, были продиктованы не любопытством, а простым человеческим сочувствием. В колыбельке спал младенец, а за подол цеплялись два краснощеких бутуза, которые то хныкали, то весело смеялись. Женщина согрела для меня в духовке большую пшеничную лепешку — роскошь, которую жители гор позволяют себе только по праздникам. Мало того, она угостила меня яичницей на сале — это было уже вообще что-то из ряда вон выходящее. Я хорошо это понимал, ибо уже знал образ жизни и достаток румынского крестьянства. Такое самоотверженное гостеприимство наполнило меня чувством любви и благодарности к этим людям. Правда, это не помешало мне беззастенчиво им лгать. Я, не краснея, рассказывал им о моей жене и детях, чтобы тронуть их за душу. В моих фантазиях семейная жизнь приобрела почти библейскую красоту. И эту идиллию прервали лишь война и плен. Речь моя лилась безостановочно, прерываемая лишь тяжкими вздохами по оставленной дома жене и ребенку. Женщина сложила руки, прижав их к губам, и едва не плакала, а я так вжился в роль, что продолжал лить на мельницу жалости воду все новых и новых трогательных подробностей. Старания мои не пропали даром. У жены глаза были на мокром месте, а муж несколько раз громко высморкался.

13

Куда идешь? (рум.)

Каким бы недостойным ни было мое поведение, я извлек из него полезный урок на будущее. Я понял, как легче всего взять за живое этих простых людей, как надо вести себя, чтобы склонить их на свою сторону. Я понял, что давить надо на жалость, а самым надежным способом это сделать был сентиментальный рассказ о жене и детях. Рассказ о женщине, которая в печали ждет мужа, не зная, жив ли он и если жив, то когда вернется. При этом надо выказывать неподдельную заботу о жене, здорова ли она, как справляется с детьми. Ах, дети, дети… О тоске по жене и детям надо говорить всегда, и тогда смягчаются самые черствые души, люди становятся дружелюбными, начинают сочувствовать и делиться последним — хлебом и салом. Рассказывать, что ты холостяк — это стратегия, обреченная на неудачу. Было бы безумием полагать, что эти добросердечные люди ценят так же высоко заботу родителей. В конце концов, перед ними сидит мужчина, а не дитя, плачущее по родительской ласке. Разум подсказывал мне самый надежный обман: несчастная жена, голодные дети, ждущие возвращения кормильца. Я был кормильцем, мужем, просящим убежища всего на одну ночь.

Конечно, рассказывая это, я предстаю отнюдь не в радужном свете. Нужда внушила мне эту мысль, и новое поведение сильно помогло мне в моих замыслах.

Наступил день. Впереди высилась исполинская гора, похожая на жестокого великана, лениво подставившего спину лучам благодатного солнца. Я вышел из дома, и мои новые друзья убеждали меня в опасности задуманного мной предприятия. Но я должен был преодолеть эту гору! Мне надо попасть в Ковасну, находившуюся за вечными снегами, в лежавшей за горой долине. Стоявший рядом человек еще раз попытался отговорить меня от этого безумия. В горах холодно, там лежит глубокий снег, и штурм вершины — страшно рискованная затея.