Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945

Браун Райнхольд

Снова стук колес, мы снова едем — все дальше и дальше, словно во сне. Мимо проносятся незнакомые места. Я понимаю только одно: мы продолжаем пересекать Венгрию, катимся по ее лугам, полям, мимо городов и деревень. Сторожевая будка стала нашим складом. Мы сновали по вагонам — взад и вперед, всякий раз возвращаясь в будку, где особенно сильно отдавался грохот катящихся по рельсам колес. Казалось, этот грохот предупреждал нас: скоро граница. И вот мы доехали до нее! Здесь все началось сначала! Контролеры,

пограничники, обыск! Нам пришлось жарко, но мы выстояли. Мы сумели ускользнуть от ищеек, спрятавшись между вагонами. Мы выскальзывали из них, забирались под вагоны, потом забирались обратно, повисали на сцепках и перебирались в вагоны, только когда поезд трогался. Мы действовали абсолютно хладнокровно, мы стали наблюдательными, все наши чувства до крайности обострились. Мы стали кошками — большими дикими кошками. Мы не дали себя поймать. Ни разу! Снова стук колес… Мы уже в Австрии… Снова стук колес. Мы в Германии. Стук колес… Вдали появляются силуэты гор. Немецких гор. На полях работают крестьяне. Немецкие крестьяне! Люди, с которыми мы заговариваем на станциях, говорят по-немецки!

Поезд останавливается на середине моста через широкую реку. (Наверное, это Дунай.) Проверка! Русские входят в каждый вагон. Швабы самоотверженно нам помогают. Прячут нас среди своего багажа, помогают пережить щекотливую ситуацию. И это было спасение, потому что русские заглянули и в сторожевую будку. Как же верно мы оценили ситуацию! Инстинкт и школа выживания не подвели нас. Путь на родину оказался таким прекрасным, таким волнующим и таким скорым, что многие подробности стерлись из моей памяти. Отчетливо я помню лишь ритмичный стук колес. Граница. Бавария. Проверка. Ничего страшного не происходит. Мы в безопасности сидим в своей будке. Русские сверяют списки, поданные им полицейскими. Все вежливо козыряют, и поезд катится дальше. Через несколько минут он снова останавливается. На этот раз на границе люди в незнакомой военной форме. Нас озаряет: это американцы!! Теперь русские до нас не дотянутся!

Мы плачем. Теперь мы плачем, сидя на скамейке в сторожевой будке. Плачем, закрыв лица руками.

Я слышу, как людей выкликают из последнего вагона. В чем дело? Швабы выстраиваются вдоль перрона. Люди из Красного Креста надевают каждому какой-то ошейник из белой ткани.

— Что это за чертовщина? — кричу я. — Что они делают?

— Это дезинсекция, — со смехом отвечает какой-то шваб.

Вероятно, у него нет вшей, поэтому он и смеется. Мы с Берндом просим по два ошейника. Собственно, зачем они нам нужны? Мы теперь в Германии и сумеем и без них избавиться от проклятых насекомых. Боже мой, неужели мы в Германии? Поезд катится дальше под мерный, усыпляющий стук колес. Мюнхен! Поезд стоит уже час, и никто не знает, когда и куда он поедет дальше. Мы решили

сойти с поезда. У одного шваба я выпросил пару поношенных ботинок. Не мог же я, в самом деле, появиться на центральном вокзале Мюнхена босиком! Впрочем, мои штаны во время поездки пришли в такое состояние, что вид мой в них был поистине непристойным. Стрелочник, которому я рассказал свою историю, сжалился надо мной и дал мне синие рабочие штаны. Спасибо, спасибо тебе, добрый человек. Я не знаю твоего имени, но ты выручил меня в беде! Выручил сразу, без лишних слов и долгих расспросов. Но открыто ходить по вокзалу мы все же опасались. Американская военная полиция внушала нам страх. Недолго думая мы сели на дизельный поезд, шедший в Кассель. Бернд хотел вернуться домой, в Меппен-на-Эмсе, я же собрался к невестке в Вестфалию. Там я буду чувствовать себя как дома. Какой-то инстинкт тогда, как и теперь, удерживал меня от поездки в русскую зону. Немецкий контролер в поезде проявил понимание. Все смотрели на нас с любопытством, гадая, откуда мы взялись. В Фульде мы сошли с поезда. Дальше ехать я не мог, меня снова начал бить лихорадочный озноб. Я лег на деревянную скамью в зале ожидания, а Бернд пошел в медпункт. Оттуда пришла медицинская сестра, осмотрела меня и коротко сказала:

— Немедленно в больницу!

Некоторое время я полежал на вокзале в одиночестве, после того как мой верный спутник поехал дальше, к себе на родину. Мы пожали друг другу руки, и, если бы не сухость воспаленных глаз, я бы, наверное, прослезился. Мы расстались в первый раз за все время совместного путешествия. Наша клятва была исполнена. Мы разошлись только на родине.

В больнице меня наконец освободили от лохмотьев. Меня искупали в ванне, надели на меня белую рубашку и уложили в свежую белую постель. Это было настоящее милосердие.

Прошло несколько недель. Я встал с койки, выписался из больницы и поехал учиться в Вюрцбург. Я поступил в физиологический институт. Теперь я живу в общежитии, в одной комнате с восемью товарищами. У каждого из нас своя кровать. На всех в комнате стоит длинный стол. Сидя за ним, я исписал массу листов бумаги. И этот лист последний. Моя история подошла к концу.

За окном темно. В комнате спят мои товарищи. Я немного устал. Сейчас я оденусь и выйду на улицу, погуляю по тихому, полуразрушенному городу. Среди обгорелых развалин я буду думать о свободе. Я буду вдыхать запах гари, прислушиваться к крикам сгорающих заживо людей. Эти крики до сих пор слышны среди обугленных камней. Я буду блуждать в темноте, ощущая на губах привкус пепла. Может быть, над этой пустыней светят вечные звезды. Может быть, я смогу внести свой вклад в надежду, в надежду для Германии.