Штамм. Трилогия
Шрифт:
Вечная ночь. Планета превратилась в бледный разлагающийся потусторонний мир, где господствовали лед и мучения.
Идеальная среда обитания для вампиров.
Судя по сообщениям очевидцев сразу после катастрофы, — любые новости давно уже цензурировали, поэтому сведениями обменивались тайно, как порнофильмами, на интернет-площадках, — так обстояли дела по всей планете. Свидетели докладывали о потемнении неба, о черных дождях и зловещих облаках, срастающихся в тучи, которые уже не рассеиваются. Теоретически, с учетом вращения планеты и розы ветров, полюса — покрытые льдом север и юг — оставались единственными местами на земле, куда
Выпадение радиоактивных осадков от ядерных взрывов и последствий разрушения ядерных реакторов поначалу было очень интенсивным, а в центрах взрывов — катастрофичным. Эф и остальные почти два месяца провели под землей в железнодорожном туннеле под Гудзоном, а потому не подверглись воздействию наиболее активных осадков. Экстремальные метеорологические условия и атмосферные ветра распределили ущерб равномерно по большим площадям, что, вероятно, снизило уровень радиоактивности; осадки были смыты ливнями, вызванными резким изменением экосистемы, что еще больше рассеяло радиацию. Уровень радиоактивности спадает экспоненциально, и в краткосрочной перспективе — приблизительно через шесть недель — площади, не подвергшиеся прямому воздействию ядерного взрыва, становятся безопасными для перемещения и проведения окончательной дезактивации.
Что касается долгосрочной перспективы, то последствиям только предстояло проявиться. Оставалось неясно, как бедствие повлияло на детородную функцию, какие произошли генетические мутации, насколько возросла канцерогенность. Но эти очень важные проблемы оттесняла на второй план текущая ситуация: два года спустя после ядерной катастрофы и завоевания мира вампирами оставшихся в живых больше волновали дела насущные.
Сигнализация смолкла. Охранные системы, имевшие целью отпугивать незваных гостей в человеческом облике и звать на помощь, все еще срабатывали, хотя теперь гораздо реже, чем в первые месяцы, когда они выли часто и настойчиво — настоящие крики агонии умирающего рода. Еще одно свидетельство заката цивилизации.
В отсутствие охранной системы Эф включал собственные уши. Вампиры проникали в дома через любое отверстие — залезали в окна, поднимались из сырых подвалов, спускались с пыльных чердаков, и ты нигде не мог чувствовать себя в безопасности. Даже недолгие светлые часы — при мрачном сумеречном свете пристанище приобретало болезненно-янтарный оттенок — таили многочисленные опасности. Светлые часы были запретными для выживших людей. Наилучшее время для передвижения Эфа и остальных (когда опасность прямого столкновения со стригоями сходила на нет) становилось также и наиболее опасным из-за постоянного наблюдения и людей-коллаборационистов, которые не упустили бы возможности улучшить свое положение.
Эф прижался лбом к окну: стекло приятно охлаждало кожу и усмиряло пульсацию в черепе.
Понимание — вот что было хуже всего. Осознание безумия вовсе не сделает тебя менее безумным. Понимание того, что ты тонешь, не принесет спасения, а лишь утяжелит бремя паники. Страх за будущее и воспоминание о лучшем, ярком прошлом были для Эфа не меньшим источником страданий, чем само нашествие вампиров.
Ему требовалась еда, подпитка. Ничего в доме не осталось — он съел всю пищу, выпил все спиртное много месяцев назад. Даже нашел припрятанные шоколадки в чуланчике Мэтта.
Эф отошел от окна, повернулся к комнате и кухне, попытался вспомнить, как попал сюда и зачем. Он увидел на стене отметины в том месте, где когда-то кухонным ножом отрезал голову сожителю своей бывшей жены, отправив на тот свет недавно обращенное существо. Это случилось в первые дни бойни, когда убийство вампира пугало не меньше, чем обращение в одного из них. Даже учитывая, что этот самый вампир, любовник его бывшей жены, будучи человеком, претендовал на место Эфа в жизни Зака.
Но затычка человеческой морали давно уже рассосалась. Мир изменился, и доктор Эфраим Гудвезер, в прошлом ведущий эпидемиолог Центра по контролю и профилактике заболеваний, тоже изменился. Вирус вампиризма колонизовал человеческий род. Зараза начисто разрушила цивилизацию серией эскапад поразительной болезнетворности и беспощадности. Те, кто противился этой чуме, — люди сильные, несгибаемые, со стержнем — были по большей части уничтожены или обращены; остались робкие, побежденные и слабые, готовые исполнять приказы Владыки.
Эф вернулся к оружейной сумке. Из узкого кармана на молнии, предназначенного для перчаток бэттера или головных повязок, он вытащил помятый блокнот в твердом переплете. Он теперь ничего не помнил, если не записывал в этот видавший виды дневник. А записывал он все — от вещей абстрактных до весьма приземленных. Он должен был записывать все. Эф чувствовал в этом потребность. Дневник его, по существу, представлял собой длинное письмо сыну, Заку. Он хотел оставить единственному сыну отчет о своих поисках. О своих наблюдениях за вампирами и о теориях, связанных с вампирской угрозой. И, будучи ученым, он просто фиксировал параметры и явления.
В то же время записи, как полезное упражнение, помогали сохранить некоторое подобие здравомыслия.
За последние два года почерк настолько ухудшился, что Эф нередко и сам не мог разобрать свои каракули. Каждый день он ставил дату, потому что без календаря только так можно было безошибочно вести счет времени. Впрочем, это имело значение лишь для одного дня.
Эф нацарапал дату, и тут сердце у него екнуло. Конечно же! Вот оно! Вот для чего он пришел сюда!
У Зака день рождения. Тринадцать лет.
«ЗА ЭТОЙ ЧЕРТОЙ МОЖЕШЬ И НЕ ВЫЖИТЬ», — предупреждала самодельная табличка на двери. Текст был проиллюстрирован надгробиями, скелетами и крестами, все — совсем еще детской рукой. Зак смастерил эту табличку лет в семь или восемь. В детской практически ничего не изменилось с того времени, когда мальчик жил здесь, как и в комнатах пропавших ребят повсюду, — знак того, что в сердцах их родителей время остановилось.
Эф все время возвращался к этой спальне, как ныряльщик возвращается к затонувшему кораблю. Тайный музей; комната, сохранившаяся в том виде, какой имела прежде. Окно в прошлое.
Эф опустился на кровать и почувствовал, как привычно она просела под ним, услышал ее успокоительный скрип. Он осмотрел все в этой комнате, все, к чему прикасался его сын в прежней жизни. Теперь хранителем детской был Эф, он знал каждую игрушку, каждую фигурку, каждую монетку, каждый шнурок, каждую футболку и книгу.
Он гнал от себя мысль, что погряз в воспоминаниях. Люди ходят в церкви, синагоги и мечети не потому, что погрязли в религии, — они приходят туда в знак своей веры. Спальня Зака стала чем-то вроде храма. Здесь, и только здесь, покой сходил на Эфа, здесь крепла его уверенность.