Штамп Гименея
Шрифт:
– А ЭТО ЧТО ТАКОЕ? КТО ЭТО НАЦЕПИЛ? СНЯТЬ НЕМЕДЛЕННО! – проорала я на бальное платье, больше похожее на платье Наташи Ростовой.
Все посмотрели на меня с уважением, и дальше я какое-то время просто пила кофе, делала страшные глаза на очередное чудо в костюме непонятно каких времен и слушала, как Лера пророчила гибель всего нашего проекта и наше общее увольнение с позором и лишением права заниматься телевизионной деятельностью.
– Я же только поступила! – возмутилась я.
Но тут неожиданно раздался звонок от Бориса, который все еще думал, что я ищу работу в пресс-службе. Оп-ля, война на пороге, а я не готова. Как нехорошо,
– Ты где шлялась? – начал он без приветствия.
– Я? Я на работе! – выстрелила я.
– Где? – подавился Борис. И принялся долго и громко откашливаться.
– На работе, – гордо повторила я.
– А почему я тебя не вижу?
– Не знаю, – пожала я плечами, одновременно поправляя декорацию, которая должна была у нас изображать палаты царя. Хилая конструкция. – А почему ты должен меня видеть?
– Потому что я здесь нахожусь! – заорал он так, что мне пришлось резко отдернуть трубку от уха.
– А я – нет, – ответила я. – Мне не удалось дойти до этой твоей пресс-службы. Тут у вас историков, особенно хороших, таких, то есть, как я (не могла упустить момент, выпендрилась), ловят еще в коридорах.
– Что за бред? – возмутился Борис.
– А ты приходи во второе крыло, в четыреста седьмую студию. Сам убедишься, – весело закончила я и поковыляла замазывать краской дыру в палатах царя, которую залепили листиком из тетради. Охра и краска с позолотой ложились на лист плохо, все норовя его прорвать, тем более что кисточек не нашлось и пришлось красить ватным тампоном. Так что я была очень-очень занята.
Через час, когда явился Борис, я уже сбросила эти действительно совершенно не брутальные шпильки и стояла босиком на парапете стальной конструкции для крепления декораций. Докрашенные ватным тампоном палаты перед самым началом съемок все-таки чуть не грохнулись. Так что пришлось держать палаты вручную. С трудом разобрав, где именно меня искать, Борис обошел картонный Кремль и с удивлением посмотрел на меня. Его глаза метали громы и молнии, но мне было некогда разбирать, чем я его задела.
– Значит, вот тут ты теперь работаешь? – удивленно смотрел он на меня, согнутую в три погибели. Я с трудом косила глазом в его сторону и кивала подбородком. Затылок при этом поддерживал купол Кремля.
– Посторонним надо удалиться. Сейчас начнутся съемки, – ревниво посмотрела на Бориса Лера. Все-таки до чего негативная девушка. Недаром ей бог не дал грудь.
– Он не посторонний, – отослала я ее. – Как дела?
– Неплохо. И почему ты не дошла до пресс-службы?
– Меня натурально перехватили, – гордо ответила я, но чуть не поскользнулась. Если бы Борис меня не поддержал, я бы точно грохнулась.
– То есть у тебя все хорошо? – лениво уточнил Борис. Он уже собрался с мыслями и принял свой стандартный облик Рассела Кроу, пресыщенного жизнью и все на свете видавшего и знавшего.
– Давай вместе пообедаем? – пискнула я из-под палат. Уж очень мне не хотелось, чтобы он ушел на такой ноте.
– Я сегодня занят, – буркнул Борис.
Раз мне не надо больше помогать, значит, нечего и напрягаться. Вот так он всегда. Я расстроилась, но, как потом выяснилось, сегодня оказалась занята и я. Как, впрочем, и завтра. За неимением времени для поиска нормальных кандидатов в викториновские участники мне пришлось самой разгадывать собственные дурацкие загадки. Вторым игроком был Ларик, которому стало так интересно посмотреть, а не врет ли его непутевая сестрица в очередной
Глава 7
О пользе чаепитий
Случалось ли вам чем-то увлечься так, чтобы все остальное в мире вдруг переставало иметь какое-то значение? Мне лично не приходилось, потому что я человек (как уже упоминалось) спокойный и рассудительный. Не подумав, ни на что не бросаюсь. Правда, иногда случается, что бросаются на меня, как это вышло с Гошкой. Кстати говоря, Гоше всего сорок лет, а то, что он седой и похож на старика-боровика, – так это последствие пребывания в темных затхлых студиях и злоупотребления кофе. И, конечно, отсутствие всякого намека на режим дня и здоровый образ жизни. Даже наоборот. Гоша предпочитал работать в студии по ночам.
– И ты оставайся, – радушно приглашал он, видимо, одобрительно отнесся к моей красоте. – Тут только ночью можно работать. Не ходят всякие придурки.
– По-моему, тут все время кто-то ходит, – ответила я, хотя по ночам тоже оставалась. Идея с Петром Первым вполне устроила продюсеров, которые после тестовой демонстрации заглянули в студию, осмотрели меня с ног до головы и задумчиво почесали подбородки. Славик начал суетливо объяснять, почему я и только я подойду для этой работы.
– Уникальный случай. По доброй воле держала кремль! Очень наш человек, – заверил продюсеров Славик.
– Поживем – увидим, – пространно заявили продюсеры тоном милиционера. – На такое место можно консультантов из профессоров выбирать.
– И что мне делать с профессором? Он же только жрать будет и моделей тискать, – возмутился Гошка.
– И это тоже, – согласился кто-то маленький, с наполеоновским комплексом. Скорее всего, главный из продюсеров. Еще до этого он очень внимательно осмотрел меня со всех сторон. И хотя я была в творческом виде (кеды и строительный комбинезон), он посмотрел на Гошу понимающими глазами. Мол, тут теперь нам самим есть что тискать.
– Я – девушка приличная, – на всякий случай шепотом заявила я. На меня обернулись так, словно я была инопланетянка.
– Приличных девушек почти нет в природе. Это как негры-альбиносы, – уверенно заявил Славик и повел группу продюсеров куда-то в офис поить «Смирновкой».
Я сочла за лучшее скрыться, чтобы не пришлось отбиваться от работодателей под пьяную руку. Но угрозы взять на мое место профессора восприняла и стала работать за двоих, а то и за пятерых. Я практически дневала и ночевала в студии, выискивая исторические вопросы с приколом и так называемым вторым дном. Чтобы нельзя было отгадать с помощью простой логики. Конечно, это была не совсем моя работа, потому что, как выяснилось, существует целая рабочая группа, которая должна разрабатывать варианты, а я – только консультировать их на предмет полного или неполного бреда с научно-исторической точки зрения.