Штамповка 2067

Андронин Александр

– Знаешь, в твоём возрасте я… – начинает он, но я его прерываю:

– Сколько меня не было? Сколько я пробыл в больнице?

– Пять дней. Ты пришёл в себя на шестой день, уже здесь, в поместье.

Что-то в его словах настораживает. Но не может быть, чтобы он лгал. Просто сегодня мне повсюду мерещатся странности.

– Почему обсерватория заброшена? Это ведь мечта отца – наблюдать за звёздами прямо здесь. Ему всегда нравились звёзды. И картины. Отец любит смотреть на звёзды и любит писать картины. Темы космического и божественного.

Я произношу всё механически, как заученный урок.

– Он

увлёкся другим проектом, – говорит Джошуа. – Ему стало не до звёзд.

«И не до чего вообще», – с досадой добавляет он. Я слышу его реплику, хоть он и не произносил её вслух. Я читаю всё по мельчайшим движениям глаз и лицевых мышц.

…Вряд ли. Скорее всего, показалось. С чего бы мне так разбираться в людях?

Мы идём молча. Я не знаю, о чём говорить. Краем глаза вижу, что Джошуа деликатно заглядывает мне в лицо, пытаясь угадать мои мысли. Он несколько раз порывается начать разговор, но почему-то осекается. Он осторожен, деликатен до болезненности, совсем как человек, которому нужно вытащить карту из карточного домика – он протягивает руку и тут же отдёргивает её, боясь нарушить хрупкий баланс.

Очень хочется остаться одному. Я едва не говорю это вслух и вовремя спохватываюсь. Я и без этого обхожусь с Джошуа слишком грубо. У него ведь самые добрые намерения; он видит, что я всё ещё не в себе после катастрофы, и заботится обо мне. Но даже так его забота похожа на слежку.

Так всегда и было. Всё детство прошло здесь. И всегда под присмотром. Некоторые дети выросли без отца. У меня же отец был всегда. Ни дня не было, чтобы я не чувствовал его взгляд: мы едем на деловую встречу, мы в корпоративном небоскрёбе, мы… ещё где-то, не важно. И даже если я был сам по себе, я всегда должен был сообщать, где я нахожусь и что делаю.

Может, это родительская опека. Но мне часто казалось, что это беспокойство об инвестиции в будущее.

Отец всегда был со мной. Но совсем не так, как мне хотелось.

В детстве, когда я хотел побыть один, без его надзора, то убегал в сад – он такой густой и такой большой, что больше похож на лес. Став старше, убегал уже в какой-нибудь клуб и выключал телефон.

– Я хочу прогуляться в саду, – слова выходят глухими и грубыми.

– Я тоже. Пойдём.

Ядовитый оазис

Злачный район встречает меня во всём своём порочном великолепии.

Я пришёл раньше, чем следовало – не мог больше сидеть в номере мотеля и гонять по кругу вопросы, на которые у меня нет ответов. В четырёх стенах я начинал думать о чём-то странном, постороннем; мысли возникали ниоткуда и растворялись прежде, чем я вообще успевал их понять; на старой краске стен мерещились незнакомые лица – готов поклясться, что никогда раньше их не видел. К вечеру я начал впадать в труднообъяснимое состояние: мне стало казаться, что моей головой думает кто-то другой, что он поселился внутри моего собственного черепа, захватил его. И ему не нравятся мои мысли – он считает их по-идиотски пафосными, наивными как у малолетки, пытающегося казаться взрослым. И он пытается заглушить их своими, злобными и скользкими – будто сквозь плохо настроенную радиоволну пробивается вещание другой станции.

Когда я уже всерьёз начал думать, что моя голова и вправду принадлежит этому непонятному «другому», а настоящий захватчик – это как раз я, ноги сами подняли меня с кровати. Целенаправленно отключив голову, я поехал к «Оазису», чтобы оказаться среди людей. И это помогло. Сейчас людская масса движется мимо меня, можно ощутить себя её частью и ни о чём особенном не думать.

Красивые девушки, прилизанные парни. Золотая молодёжь, за ночь втягивающая килограммы кокаина носами идеальных форм, сработанных первоклассными пластическими хирургами.

Я здесь не к месту. Я успел переодеться: джинсы, куртка и остальное на мне – новое, только что лишившееся фабричных ярлыков. И всё равно я выделяюсь среди них как бродячий пёс на выставке собак.

Наверняка я вижу всё не так, как они. Разноцветные вывески притягивают их взгляды; свет рекламных экранов, заслоняющих небо, отражается на их лицах, и они на секунду прерывают свои разговоры, чтобы, не отдавая себе отчёта, прочесть написанное яркими буквами. Их речь становится рваной, лица то и дело застывают как восковые маски, но они этого не замечают. Рекламщики знают, как привлечь их внимание: движущимися картинкам, ведь движение само по себе притягивает взгляд – наверное, это какой-нибудь полезный механизм, помогавший косматым предкам распознать подкрадывающегося хищника. Даже если они не запомнят рекламный слоган, пробежав его глазами, он вопьётся в их мозги как рыболовный крючок и в нужный момент заставит купить, купить, купить.

Интересно, они понимают, что ими управляют? Меня хотя бы жизненный опыт научил не вестись, когда мне пытаются нагадить в голову.

Все эти фонари, лампы и вывески – всего лишь ширма, показуха, декорация. Настоящие дела творятся за сценой, и они совсем не похожи на лощёную картинку для дурачков. В этих подворотнях так же могут ограбить и пришить, на здешних тротуарах полно толкачей наркоты и проституток. Те же трущобы, только в гламурной обёртке.

Я слышу смех – издевательский, презрительный, злой. Кто-то смеётся надо мной, над моими мыслями. Озираюсь вокруг, но в мою сторону никто не смотрит.

Молча послав невидимого зубоскала подальше, отправляюсь в «Оазис». Два квартала пешком – и я уже гляжу на вывеску с затейливо вьющимися буквами. Двери распахиваются от простого касания, уступчивые и податливые, готовые пропустить меня внутрь. Точно так же впускают любого и работницы этого заведения – без колебаний, не ломаясь и не набивая цену. Мне это даже нравится.

Высокодуховный моралист счёл бы существование этого «клуба» неправильным. К моралистам я не отношусь.

Красный бархатистый ворс на полу скрадывает шаги, ступать по нему приятно. Приглушённый свет ласкает глаза. Сладковатый запах в воздухе навевает мысли об изысканных удовольствиях, о воплощении тайных фантазий.

Хозяйку этого суперборделя зовут Магдалена. Действительно, как ещё её могут звать? Её имя кажется дурацким только на секунду.

Я оказываюсь на ресепшене, лишённом надоевших скучных стоек и барьеров. Это просторный зал в бордовых тонах, центральная колонна обвита ползучим растением с крупными цветами, голубые прожилки на розовых бутонах дают необычный синеватый оттенок. От колонны в стороны расходятся подвешенные под потолком балдахины, поодаль свисают до пола плотные тёмно-красные занавесы.