Штамповка 2067

Андронин Александр

Территорию патрулирует тройка сонных лентяев. Я обхожу их легко – пространство здесь огромное, укрыться есть где, а хожу я тихо. Подбираясь к калитке в цех, я гадаю, сколько времени понадобится Курильщику и Злому, чтобы обнаружить, что с их парома сошёл один пассажир.

У калитки торчит верзила, от скуки отколупывающий ногтем краску со ржавеющих ворот. Я быстро нахожу пожарную лестницу, ведущую на крышу мимо огромных цеховых окон. Окна разделены на сегменты, каждый со своим стеклом, и дыр в них не меньше чем в сыре – есть из чего выбирать.

Через окно выбираюсь на решётчатые мостки, провешенные под самой

крышей цеха – должно быть, они здесь для доступа ремонтников к освещению, к вентиляции, к погружным кранам и прочему вспомогательному и обслуживающему. Исключительно удобная позиция для меня – весь цех как на ладони. Мои шаги теряются в шуме, наполняющем огромный цех, и я бесплотной тенью крадусь над головами разборщиков, занятых своим скверным и грязным делом.

Внизу множество столов, похожих на разделочные, и используют их именно по этому назначению. Пространство цеха разделено перегородками из грубо сваренных листов металла, криво отрезанных гибких панелей, кое-как сколоченных друг с другом, а где-то и просто полиэтиленом. И там режут, кромсают, вскрывают и расчленяют. Одни отделения залиты холодным белым светом, в них звенят инструменты, сосредоточенные люди в халатах и масках выполняют точные движения, делают аккуратные надрезы. Другие похожи на цеха заштатных мясокомбинатов – треск разрубаемого мяса, хруст костей, удары топоров, вой крупнозубых пил.

Смрад поднимается, собирается под крышей. Разделённые перегородками закутки кажутся мне адскими котлами. Кровь стекает по металлу, брызжет на целлофан. Здесь как на бойне: кровь, вонь мяса и вскрытых туш. Только туши человеческие.

Из тел разборщики заберут ткани – их можно будет продать для пересадок, они дешевле искусственных. Мёртвые органы накачают соответствующими составами, очистят от разложившихся участков и продадут для пересадки в клиники нищих стран. Кожа и кости прекрасно подойдут для изготовления модных аксессуаров. Пробираясь над трудягами внизу, я гадаю, сколько девиц и парней «на стиле» прямо сейчас держат в руках смартфоны в удобных кожаных чехлах, выполненных из тех, кто сидел с ними в кафе за соседним столиком.

Всё идёт в дело. Николас Дэй найдёт, что у тебя забрать, даже если у тебя уже нет пульса.

Удобные подвесные тропы, непреднамеренно подаренные мне строителями цеха, заканчиваются. Чтобы перебраться в смежный цех, мне приходится спуститься поближе к стуку топоров и зловещему жужжанию пил. Выждав удобный момент, я выскакиваю из своего тёмного угла и просачиваюсь в оставленную без присмотра дверь.

Здесь тише и чище. Я взбираюсь на верстак, чтобы осмотреться, и сразу замечаю его.

Протезы, заменяющие ему руки, поблёскивают металлом. Торс давно превращён в панцирь из титанового сплава. Ноги заметно толще нормы – усилены, чтобы выдерживать весь этот вес. Голова изрезана шрамами и усеяна портами, позволяющими управлять военной техникой и вооружением. Ветеран многих войн, со списком боевых операций длиной в километр, и с перечнем ранений чуть покороче. Людвиг Кейн по прозвищу Железяка, собственной персоной.

Он говорит с каким-то типом в халате врача. Я осторожно спускаюсь с верстака и крадусь к ним, выбирая пустые помещения. Мне приходится петлять, но время от времени я вижу гротескный силуэт Железяки сквозь мутные ленты складских штор.

Я только-только подбираюсь достаточно близко, чтобы застать его врасплох – и он уходит. Его спина удалятся по длинному коридору, в который смотрят проёмы отделов, пока я лихорадочно соображаю, как его догнать и взять, не подняв при этом тревогу. Он поднимается по лестнице и скрывается за дверью какого-то помещения вроде контрольной рубки. Оттуда ему виден весь цех, а я всё ещё пытаюсь найти безопасный маршрут среди перегородок и отделов.

Пробираясь через тёмное отделение, я не сразу обращаю внимание на то, что здесь вместо верстаков и столов рядами расставлены кровати. Больничные койки – дешёвые каркасы, тонкие матрасы, серое бельё. На них люди. Живые.

У этого не хватает ноги. У того от руки остался лишь обрубок плеча. Вон того лишили всех конечностей – на простыне только торс с торчащей головой. Обрубки перебинтованы профессионально, хоть и небрежно. Лишения остальных не так заметны, но наверняка ни один из них не может похвастаться полным комплектом внутренних органов. К телам тянутся трубки, шланги и провода. Машины ИВЛ раздувают свои меха, диски аппаратов для диализа крутятся, выполняя работу похищенных почек.

Бедняги меня не замечают. Их глаза закрыты, заметно только, что они дышат во сне. Скорее всего, они спят сутки напролёт в молчаливом ожидании тех, кто придёт украсть ещё что-нибудь из их тел. Их держат живыми для свежести. Чтобы, если поступит заказ, скажем, на почку, и заказчик пообещает достаточно большую плату, почку вынули бы из одного из этих несчастных. И заказчик получил бы свежайший товар за минимальное время.

Живые консервные банки. Мысленно я решаю, что если всё пойдёт плохо, то последний патрон в револьвере оставлю для себя.

Пока я раздумываю, за стенами цеха что-то происходит. Звуковой фон неуловимо меняется, наполняется суетой, отрывистыми выкриками, топотом ног, хлопками дверей. Пока слушаю, невнятный переполох приближается. У меня нет сомнений насчёт того, к какой точке двигаются торопливые ноги – к той, на которой я стою.

Видимо, мои перевозчики закончили подсчитывать свой улов, и математика у них не сошлась. Пора менять тактику.

Я врываюсь в соседний отдел, похожий на гибрид операционной и лаборатории. Глаза безошибочно определяют самого опасного в помещении, рука наводит прицел в точку между его удивлённых глаз. Револьвер рявкает в громогласном приветствии.

– Всем лежать! – ору я на ходу. – Руки за голову!

Я подхватываю выпавшую из рук мертвеца пульс-винтовку – теперь у меня два ствола, что в сочетании со стрелковыми имплантами даёт мне сектор обстрела почти в сто восемьдесят градусов. Я уложу любого, кто передо мной, едва тот дёрнется. Но никто здесь не желает рисковать. Все падают на пол как кегли, повинуясь стадной психологии, или, может, решив, что это наиболее безопасный вариант.

Вот только в этом они ошиблись. Я расстреливаю лежащих сразу с двух рук: взгляд – выстрел, взгляд – выстрел. Сверкают синие сполохи винтовки, гремит револьвер. Я их даже не считаю и отмечаю лишь того, который попытался убежать – он получает сверхзвуковую пулю меж лопаток.

Я не собираюсь никого оставлять за спиной. Я тоже не желаю рисковать.

Снаружи звучит серия хлопков, которые я ни с чем не перепутаю. Там перестрелка, и её начал не я. Кто и в кого там стреляет, если я здесь?