Штормовое предупреждение
Шрифт:
(Щелчок.)
— Тебе необходимо было ощутить себя воришкой? Стать такой же, как наш жуликоватый Томми?
— Иметь тайну. Свои секреты. Это было самым восхитительным… Каждый раз я ощущала, что у меня появилось что-то мое, личное. Что-то, что не имеет отношения к тебе. У меня становилось все больше секретов, это было страшно приятно, и ничего со мной не случалось, никто ни о чем не догадывался.
— Ясно.
— А потом… потом мне захотелось других тайн, не только этих. Нет, не совсем так. Я не то чтобы их хотела… я просто перестала их бояться, теперь мне не страшно было их заводить.
— Ясно.
И вдруг в памяти Чарли всплыл еще один, совсем свежий факт, цепкий, как заноза.
(Щелчок и… "бах!".)
— Когда ты сейчас подъехала…
— Да.
Морин знает, что приближается самое главное. И она рада этому.
— Ты ведь была одна?
— Да. Одна.
— Но тебе нельзя ездить одной. У тебя нет прав.
Наступает долгое молчание, во время которого Морин в полной мере осознает, что вся ее замужняя жизнь вот-вот сорвется в бездну, разлетится на мелкие кусочки. У нее еще есть возможность сделать шаг назад. Самая последняя. Морин снова набирает в легкие побольше воздуха… все… она окончательно поняла, что больше не в состоянии находиться между молотом и наковальней.
— Я их получила, Чарли. Год назад.
— Неправда. Нету тебя никаких прав.
Но, выпалив это, Чарли кивает. С таким видом, будто он хорошо ее понимает и рад за нее.
— Тогда… почему же ты мне ничего не сказала?
— Так уж вышло.
— Я спросил, почему?
И тут правда налетает на него, как порыв жестокого ветра, но он только отворачивается и весь сжимается.
— Потому что…
— Потому что тебе хотелось иметь еще один секрет, да? Скрыть от меня, что ты умеешь водить машину.
— Нет, не это, секрет был, но другой, Чарли.
На этот раз выпущенный снаряд попадает Чарли в висок, неотвратимо продвигаясь вглубь. Невидимые капли крови смешиваются с красной краской, с запекшимися неровными комочками на боках паровозика.
— Другой?
— Да. Я это скрывала, чтобы был повод.
— Повод для чего? — спрашивает Чарли, хотя уже знает для чего.
— Питер. Я и Питер… Питер и я… мы…
Чарли кивает. И в этот момент пуля проникает в мозг и разрывается с ослепительной вспышкой, пробив голову Чарли сокрушительной мощью только что узнанного.
Чарли встает, очень спокойно, будто услышал что-то вполне обыденное, рывком поднимает Морин на ноги и чувствует, как его рука со сжатым кулаком делает замах. В этот момент Чарли видит себя как бы со стороны, видит, как его кулак с силой вжимается в печальное помертвевшее лицо жены. Она падает на пол. Без единого звука. Чарли хочется, чтобы она кричала, молила о пощаде, чтобы она признала свою вину, чтобы выложила все как на духу, но она не издала ни звука. Он снова наносит удар, Морин всхлипывает. Ее грудная клетка гораздо тверже, чем он ожидал. Она лежит среди ненадеванных нарядов, они темнеют на глазах, делаясь похожими на древние пергаментные свитки, но это только кажется, просто уже стемнело.
Чарли вдруг прекращает ее истязать, так же неожиданно, как и начал, и через миг по щекам его катятся слезы. Он никогда при ней не плакал, он вообще никогда не плакал, только в детстве. Он падает на колени. Морин хочет улыбнуться, но при первом же движении губ чувствует во рту солоноватый вкус крови. Она тянется к Чарли и гладит его руку, хотя чувствует, что сейчас потеряет сознание. Она успевает увидеть крошки в углу его губ и уже как бы отстра-ненно фиксирует, как рука ее вяло поднимается, чтобы смахнуть эти крошки… Снаружи, в пристройке, поскрипывают подсыхающие доски. По новенькой крыше ползет улитка, оставляя за собой влажную серебристую полоску.
Чарли сжимает руку Морин и чувствует, как ее ладонь выскальзывает из его пальцев. Он отшатывается. Его взгляд натыкается на молоток, лежащий рядом со стулом. Медленно, словно во сне, он поднимает его. Молоток изящный, кажется невесомым, но он вполне солидный, да. Чарли поудобнее его перехватывает, ощутив твердую гладкость деревянной ручки своими вдруг разом одряхлевшими пальцами. Он смотрит вниз на лежащую на полу жену, видит, как она слабо взмахивает рукой. Время замирает.
Через несколько секунд Чарли разворачивается и выскакивает из двери на улицу, молоток все еще у него в руке. Он бежит, бежит и бежит, как слепой, не очень понимая, куда его несет, но ни на миг не останавливаясь. Холодный ветер хлещет ему в лицо. Он пробегает мимо малого круга дорожной "развязки", потом мимо второго, точно такого же. Мимо проходит мужчина в куртке, не поднимая головы в низко надвинутом капюшоне.
Через две минуты Чарли оказывается там, где он и хотел оказаться, но только сейчас это осознал. Он перелезает через ограду, окружающую загон. Сначала он подходит к самому маленькому созданию, к теленку, такому же черно-белому, как и все стадо, Чарли наносит крученый удар по его глупой и пустой башке, прямо по усталой равнодушной мордочке. Трех ударов оказывается достаточно. Коровы оказываются гораздо более хрупкими, чем выглядят, каркас из довольно тонкой проволоки и застывший напыленный бетон, вся их впечатляющая мощь и прочность — только видимость. Телячья голова падает в траву.
Чарли атакует остальных, всех пятерых, и только после этого ощущает, насколько он вымотан. Еле дыша, он падает на траву среди обезглавленных коров, щеки его мокры от слез. Шесть бетонных голов лежат вокруг, словно головы жертвенных животных. То, что осталось от небольшого стада — шеи, туловища и ноги, — пребывает в прежнем виде, эти недобитые калеки уже несокрушимы и абсолютно равнодушны.
14
Адвокат, специализирующийся на разводах — у него грязные зализанные волосы, красная толстая физиономия и вечно мокрые губы, — старается смотреть на Чарли с предельной невозмутимостью. Но Чарли замечает проскальзывающую на лице законника жалость, и это пугает его. Он весь сжимается под броней своего "официального" костюма: ненавистная серая добротная гнусь, галстук, рубашка, которая ему великовата, начищенные ботинки. Чарли побаивается юристов, больно уж сообразительные, мигом все просекают, хотя весь мир сошел с рельсов, а в головах — хаос, ни черта не поймешь. Решившись наконец заговорить, Чарли едва узнает собственный голос. Тихий и чуть надтреснутый, как тогда у Морин…
— И что теперь будет?
— Полагаю, она приложит заявление о вашем неблагоразумном поведении.
— Неблагоразумном? А какое у нее самой поведение? Она, оказывается, давным-давно развлекается с нашим соседом. Вот уже… вот уже черт знает сколько времени…
— В сущности, суду не столь уж важны причины неблагоразумного поведения. Его не интересует, почему и за что.
— Но она изменяла мне… все это время.
— Мистер Бак, вы нанесли своей супруге серьезные телесные повреждения.