Штрафбат 999
Шрифт:
— Что «хотя бы»?
— Хотя бы переночевать можно будет. Ну, не знаю, не знаю… — неопределенно пробормотал Шванеке.
— Что же по-твоему — в снегу ночевать? Обморозимся к чертям. Давай войдем.
Состояние летаргии, в котором пребывал Дойчман с минувшего дня, куда-то исчезло. Усилием воли он пытался прогнать мысли о смерти Юлии. И сумел. Надо думать о том, как выжить. Теперь он осознал свое нынешнее положение — да, Юлия умерла, ее нет больше, но ее смерть обязывала его ко многому. Теперь он втройне обязан продолжить начатое. В память о ней. Он во
Осторожно, стараясь не задеть веток, он стал продвигаться на поляну, таща за собой единственную оставшуюся у него санитарную сумку. Одну он выбросил в панике, когда они убегали в лес. Карл следовал за ним с автоматом наготове.
Когда они подошли к дверям первой хаты, Шванеке вдруг замер на месте.
— Тут кто-то недавно побывал, — убежденно произнес он, принюхавшись. — Часа назад, от силы два.
— Как? Как ты определил?
— По запаху, — просто ответил Карл Шванеке. — По запаху, — повторил он.
Между тем сумерки сгущались. Когда они, обшарив первую хату в поисках съестного и ничего не найдя, вышли, очертания трех остальных были уже едва различимы. Во второй хатенке под пеплом еще дотлевали угли, но и здесь было хоть шаром покати, разве что пара рваных мешков из-под зерна.
Обойдя третью и самую большую хату и оказавшись у входа, они кое-что обнаружили. Но не еду.
Шедший первым Шванеке вдруг странно охнул.
— Бог ты мой — тут кто-то лежит, — прошептал он, повернувшись к Дойчману.
Подойдя поближе, Эрнст с трудом различил лежащее ничком на грязном, истоптанном снегу у запертой входной двери тело.
— Послушай… — пробормотал Шванеке. — Послушай, доктор, это… это ведь женщина…
Длинные черные волосы убитой резко контрастировали с белевшей даже в полумраке шеей. Женщина лежала с вытянутыми по бокам руками, пальцы которых были скрючены, словно она в последние мгновения жизни пыталась за что-то уцепиться. Поперек телогрейки на спине темнели четыре небольших отверстия — след автоматной очереди.
Шванеке опомнился первым. Склонившись над телом женщины, он осторожно, будто опасаясь причинить убитой боль, взял ее за плечи и перевернул на спину.
Дойчман невольно пошатнулся. Подойдя вплотную, он понял, кто это. Перед ним лежала Таня. Выражение знакомого лица было странно-застывшим, мертвым, но Дойчману показалось, что Таня улыбается. Ужасал контраст иссиня-черных волос с восковой мертвенной бледностью лица. Полные, чувственные губы были полуоткрыты, будто перед тем, как умереть, девушка шептала что-то, имя того, о ком думала последние дни жизни: Михаил.
— Таня! Танюша! — с трудом переводя дыхание, хрипло простонал Дойчман.
— Как? Ты ее знаешь… знал?
Дойчман кивнул.
— Так это…
— Да, это она.
— Брат! — только и произнес Шванеке. — Что тут… что тут скажешь…
Поднявшись, Дойчман продолжал стоять как изваяние. Потом медленно отошел и по складам прочел нацарапанные по-русски слова на прибитой ржавым гвоздем к спине девушки чуть пониже дыр от пуль бумажке: «НЕМЕЦКАЯ СУКА».
— Ах, свиньи, твари паршивые! — ошеломленно пробормотал Шванеке. — А что тут написано? Ты понимаешь по-русски?
Он вопросительно посмотрел на Дойчмана.
— Эй, доктор, что за дела?
Дойчман взял себя в руки. Тело его словно онемело, члены налились свинцом. Стоило пошевельнуться, как их пронзала острая боль… Но… нет, нельзя… Он не имел права раскисать сейчас… не мог… не должен был…
— Пошли, — сказал он таким тоном, что даже у видавшего виды Шванеке похолодела спина. — Идем!
И Карл Шванеке понял, что от него хотят, и, прислонив автомат к деревянной стене, повиновался Дойчману. Они взяли девушку и осторожно отнесли ее в хату. Смерть наступила, по-видимому, недавно, во всяком случае, признаков трупного окоченения пока не было.
— Не могу на это смотреть… Не могу… — сдавленно бормотал Шванеке. — Вот же скоты! Скоты окаянные!
Они похоронили Таню прямо в хате, вырыв могилу в земляном полу единственной случайно обнаруженной заржавевшей лопатой. Копать пришлось по очереди, и только часа три спустя могила была готова. За все это время они и словом не обменялись.
Берлин
Снова началась воздушная тревога, и больных пришлось срочно переносить в подвал, служивший бомбоубежищем. Доктор Кукиль постоянно оставался у носилок Юлии, склонившись над ней, он изучающе смотрел ей в лицо.
— Вы передали ему? — не открывая глаз, прошептала Юлия.
— Пока нет, — ответил доктор Кукиль. — Я попытался дозвониться до них, но связи не было. Это очень далеко…
Раздался чей-то стон. Подвал убежища был переполнен, в воздухе стоял запах лекарств, дезинфекции, гноя. Между временных коек сновали медсестры, прижавшись к стене, рядком сидели ходячие больные. Время от времени, когда бомбы падали где-то неподалеку, стены подвала сотрясались. Люди сидели, уставившись перед собой, некоторые шептали слова молитвы.
— Вы еще раз попытаетесь? — спросила Юлия, открывая глаза.
— Попытаюсь, — ответил Кукиль. — Вам не следует много говорить. Попытайтесь заснуть.
— Мне сейчас гораздо лучше, — ответила Юлия, посмотрев ему прямо в глаза. — Намного лучше. Он ведь уже скоро вернется, герр Кукиль?
— Скоро, — ответил доктор Кукиль. — Уже скоро.
Они сидели в хате, стоявшей ближе всех к лесу. Костра не разводили из опасений, что неприятель может заметить огонь. Было холодно, но все равно не так, как снаружи. Или им это просто казалось? Шванеке, положив автомат на колени, любовно полировал его куском тряпки, хотя в темноте трудно было разглядеть даже собственную руку. Время от времени он поглядывал на сидевшего в стороне Дойчмана.