Штрафбат. Наказание, искупление
Шрифт:
Конечно, на этом не завершилась боевая деятельность батальона в окрестностях Рогачева, но об этом в главе о «Коварной Друти…».
Глава 5
Коварная Друть. Легенды о Горбатове
К сожалению, в процедуре «очищения» штрафников от их вины перед Родиной мне в этот раз довелось участвовать недолго, так как во вновь сформированных двух ротах места командиров взводов пришлось срочно занять мне и другим офицерам, только что вернувшимся из Рогачевского рейда. Наверное, я оказался здесь, скорее, как имеющий фактически только одно настоящее боевое крещение и не получивший еще достаточно боевого опыта. Были у меня по этому поводу и другие мысли, все о тех же преступлениях и своеобразных наказаниях, но я их гнал, как ничем пока уверенно не подтвержденные и не имеющие достаточных оснований.
Сразу же после завершения боевых действий по освобождению Рогачева нам пришлось участвовать в выполнении другой задачи, полученной от командарма-3, генерала Горбатова. Вот этим двум вновь сформированным ротам дали задание уже 25 февраля захватить у немцев плацдарм на реке Друть, впадающей в Днепр у Рогачева.
Днепр, как известно, на всем своем протяжении «многонационален». Это река славянская, протекающая по территории России, Беларуси и Украины. Греки ее называли Борисфен, первые славяне – Славутич. И берет она свое начало из небольшого русского болотца на границе Смоленской и Тверской областей, в сорока километрах от райцентра Сычевка и в шести – от ближайшей деревни Бочарове. Зато Друть, на слиянии которой с Днепром и стоит Рогачев, – чисто белорусская река: ее исток – на Оршанской возвышенности в Витебской области, а устье – при впадении в Днепр около Рогачева в Гомельской области. После Днепра она кажется небольшой речушкой. А для нас и маленькая Друть оказалась серьезной преградой.
Буквально на второй день после освобождения Рогачева нашему штрафбату было приказано преодолеть эту речку-невеличку и захватить плацдарм на ее западном берегу, что оказалось не такой уж легкой задачей. Для этого нужно было ночью скрытно преодолеть по льду эту реку, без артподготовки и криков «ура!» совершенно внезапно атаковать противника в направлении деревни Заполье, выбить немцев из первой траншеи и, развивая наступление, обеспечить ввод в бой других армейских частей с захваченного плацдарма. Генерал Горбатов отмечал: «На реке Друть особенно сильной была первая полоса обороны немцев глубиной 6–7 км, с тремя позициями… Ширина реки кое-где до 60 метров, глубина 3,5 метра. Заболоченная, слабопромерзающая долина до полутора километров».
Ночь была почти безлунной и пасмурной. Но немцы, видимо не ожидая нашего наступления или по какой-то другой причине, вовсе не применяли здесь своих осветительных «фонарей». В отличие от днепровского, лед на этой реке был изрядно продырявлен, и потому приходилось, почти в ночной темноте, нащупывать его ногами, чтобы не угодить в полыньи, пробитые снарядами и минами. Может, это состояние льда так успокоило немцев, что они потому и не освещали ближайшие подступы к своим траншеям, хотя минометный огонь по льду они изредка вели и теперь. Однако, как назло,
Вот и отвлекся от собственной безопасности. Ухнул туда я сразу, и мои попытки выбраться из этой «проруби» были долго безуспешными, потому что лед, за который я почти в кромешной темноте хватался, состоял из мелких, едва схваченных ночным морозом ледяных осколков, да еще припорошенных снегом, и легко крошился в моих руках. Ощутимое течение все заметнее тянуло под лед. Тело уже чувствовало ледяной холод Друти. Набухли водой ватные брюки, телогрейка, тоже ватная, промокла почти до ворота, да еще ППШ весом более пяти кило, мою естественную плавучесть уменьшали.
Тут надо бы вспомнить русскую поговорку «все, что ни делается, – к лучшему». Когда мы в срочном порядке готовились к выполнению этой задачи, была команда выдать всем валенки. Незнакомый мне старшина, занимавшийся этой процедурой, когда всему взводу валенки были выданы, вдруг заявил, что они кончились. Надо же, командиру валенок не хватило! Ну, мне всегда «везет», всю жизнь на мне что-нибудь кончается, даже дефицитные сигареты после войны в каком-нибудь табачном ларьке, или билеты на поезд, или очередь на троллейбус (когда такие очереди еще были в послевоенное время в Харькове, например, где я жил после увольнения в запас). Вот и валенки на мне закончились. Ладно, хоть бойцам всем достались. Ждать, когда старшина принесет дополнительную пару со склада, не было времени, и я увел свой взвод к назначенному месту
Здесь же, в этой полынье на Друти, я поблагодарил судьбу за то, что на мне не валенки, а сапоги. Валенки бы быстро наполнились водой и набухли и еще сильнее тянули бы ко дну или вовсе могли сползти, и я бы остался босой. А если прибавить к этому, что плавать я вовсе не умел, то, переиначивая слова славного русского поэта Сергея Есенина о вере в Бога, можно было сказать:
Стыдно мне, что я раньше не плавал,Горько мне – не умею теперь!Понятно, что неизбежным следствием всех этих драматических обстоятельств могло быть только полное окончание моей фронтовой жизни, да и не только фронтовой. Спасло тогда меня то, что поблизости постоянно шел штрафник-ординарец, которого я выбрал и назначил для этого в срочном порядке во время получения валенок. Срочность, с которой мне подчинили взвод, не дала возможности тогда узнать, а тем более запомнить фамилию этого бойца. Помню только, что это был младший лейтенант, моложе меня и по возрасту, но запомнил только имя его – Женя, наверное потому, что из-за его молодости все именно так к нему обращались. Это теперь, изучая архивы, которыми я располагаю, установил его фамилию: Вдовин Евгений Александрович, который впоследствии был награжден за бои под Брестом медалью «За отвагу».
Увидев, а скорее, услышав мое барахтанье в воде и безуспешные попытки выбраться из ледяного крошева, он, оставаясь на твердом льду, догадался лечь и как можно ближе подползти на край этой злосчастной полыньи. За мушку протянутого им автомата, к которой мне с трудом удалось дотянуться, я и уцепился, вначале буквально двумя пальцами, а затем уже и покрепче, как утопающий за соломинку. Женя медленно потянул меня к краю полыньи, которая едва не стала моей могилой. Наконец, обламывая непрочные ее края, я с помощью моего спасителя, наверное как тюлень, выбрался на твердый лед. Всю остальную часть пути по реке мы преодолевали уже осторожнее, чтобы не повторить случившегося.