Штрафбат. Приказано уничтожить

Орлов Андрей Юрьевич

– Убейте меня, я была проституткой в лагерном борделе! Убейте меня, что же вы?!

Погони не было. Поваленное дерево на опушке было очень кстати, чтобы перевести дух. Рухнул Мишка Вершинин, рухнул Бойчук. Зорин пристроил девушку рядом с деревом, оторвал подол провонявшей нижней рубахи, принялся бинтовать ей плечо. Она смотрела на него,

не переставая, смотрела большими ясными глазами, а потом их затянула пелена тумана, Катя забылась. Зорин вздохнул, уселся рядом с товарищами на краю паданца. Они смотрели, как над полем вьются «скоростные» стрижи, как легкие облачка, такие же, как на родине, бороздят бескрайние просторы неба. Воздух был прохладен, чист, лишь легкая сладость при вдыхании напоминала о том, что с воздухом в окрестностях… что-то нечисто. Но это можно пережить.

– А вот представьте, – бормотал Мишка, – наши отступили, и это поле, и вся эта местность снова у немцев? А мы тут выходим из леса такие красивые, радостные…

Бойчук шумно втянул носом воздух.

– Да нет, не пахнет тут немцами… Чушь какую-то порешь, Вершинин.

– Ну, хорошо, – не сдавался Мишка, – допустим, наши ушли далеко вперед, прорывают оборону фрицев, все такое. А мы тут, типа дезертиры, что ли? Отстали от части? Нас же выловят – и к стенке, нет? Или разберутся?

– Разберутся, – уверенно кивнул Бойчук. – Но сначала к стенке.

– Уже утешил, – хихикнул Мишка. – Слушай, Леха, девушка, конечно, что надо… хотя и тоща, как моя неудавшаяся жизнь, но скажи мне откровенно – куда мы ее денем? Воевать с собой возьмем? Сестрой полка? А этих гавриков, что по полю мыкаются? – он кивнул на полосатые пижамы. – Сформируем из них отдельный истребительный взвод?

Зорин пожал плечами. Так далеко он еще не загадывал. Жизнь расставит все, что нужно, по своим местам. Или… смерть расставит.

– Разберемся, Мишка, ты отдыхай, не задавай глупых вопросов. В конце концов, мы выполнили поставленную задачу. И в коллективе у нас, – он криво усмехнулся, – нормальный психологический климат.

Никто не слышал, как, тяжело ступая, увязая сапогами в податливой глине, подошел и опустился с другой стороны на поваленное дерево рядовой Литвинов. И тут же нарушилось что-то в шатком равновесии. Штрафники почувствовали, как гладкий ствол выскальзывает из-под мягких мест, начинает вращаться, теряется… Они попадали на землю один за другим, подскочили, с изумлением уставились на «погибшего» бойца. Ну, наконец-то, он потерял очки! Грязный, как трубочист, оборванный, как соломенное чучело, Литвинов моргал слепыми глазами, корчил повинную мину.

– Простите, мужики, я не нарочно…

– Но ты же взорвался?! – вскричали хором.

– Ну да, взорвался, – согласился солдат, – а что, по мне не видно? Всю шинель осколки посекли, теперь придется новую где-то добывать…

– Подожди, ты подводишь нас к мысли… – Зорин наморщил лоб, стал усиленно его растирать, разгоняя застоявшиеся мысли, – что ни один осколок взорвавшейся под ногами гранаты тебя не коснулся?

– Ну, мужики, я же не виноват, – взмолился Литвинов, – может, они нарочно меня облетают? Зато волной так шибануло… мама не горюй. Вам этого мало?

– Он не умер! – трагично возвестил Бойчук и как-то судорожно вздрогнул.

– Это диагноз, – согласился Мишка.

– Простите, – сокрушенно вздохнул Литвинов, – но слухи о моей смерти оказались несколько преувеличенны.

Дрожала земля от дружного хохота. Взлетали с кустов растревоженные птицы. Насторожились узники концлагеря, ползающие по сорняковому полю, стали приподниматься, моргали гноящимися глазами. Солдаты катались по земле, задыхались от смеха, стучали себя по бедрам, пытались что-то сказать, но не могли даже мата вымолвить.

Не в том месте они смеялись, не в то время… но не судить же их за это?..