Штрафбат. Закарпатский гамбит
Шрифт:
– Ну?
И столько в этом коротком «Ну?» было твердости и надежды исполненного приказа и долга, что Новиков даже сглотнул невольно предательский комок у горла. Он молчал, словно парализованный, и старший лейтенант вынужден был повторить:
– Ну? – и, видимо, почувствовав что-то неладное, прищурился на своего напарника. – Чего молчишь? Докладывай!
Новиков вдруг почувствовал, как у него дрогнули губы, и он только-то и смог выдавить из себя:
– Я…
И замолчал, судорожно сжав челюсти.
– Ты… ты что… упустил его? – почти беззвучным шепотом произнес Тукалин, и его обветренное лицо стало белым, как сахар
Отрицательно качнув головой, Новиков сморщился, словно от страшной зубной боли. Надо было что-то говорить, но он только пробормотал едва слышно:
– Если бы упустил…
Теперь уже Тукалин как на безнадежного больного смотрел на напарника. И действительно, что может быть хуже того, что ты упустил единственное на сегодняшний день звено цепочки, которая могла бы вывести на резидента. Однако в словах лейтенанта, как и в его поведении, было нечто такое, что подсказывало паскудно-предательскую правду о полном провале, и он, почувствовав вдруг, как лобовую часть заполняет невыносимая боль – последствие недавней контузии, только и смог произнести:
– Ты можешь сказать, что случилось?
И вновь Новиков сглотнул подступивший к горлу комок.
– Он, я имею в виду связника… короче, угодил под машину. Насмерть.
Ничего подобного Тукалин даже представить себе не мог и какое-то время стоял ошеломленный, пытаясь хотя бы уразуметь сказанное лейтенантом. Понятно было одно: действительно произошло нечто страшное и, возможно, даже непоправимое. И тут же кольнула мысль: не ушел бы радист. Оторвавшись взглядом от лейтенанта, нашел среди мужиков уже примелькавшийся укороченный тулупчик из стриженой овчины и, уже несколько успокоившись, приказал:
– Докладывай!
…Когда окончательно уничтоженный гробовым молчанием Тукалина Новиков закончил свой сбивчивый рассказ о том, как он невольно засветился и замельтешивший психопат-связник попытался перескочить дорогу, чтобы скрыться то ли в запутанных проулках, то ли в более густой толпе горожан, угодив по своей собственной дурости под машину, Тукалин издал какой-то грудной звук, более похожий на стон раненой лошади, и, почти не разжимая губ, произнес:
– Ты хоть понимаешь, что нам теперь грозит?
– Почему это – «нам»? – вскинулся Новиков. – Ты-то здесь ни при чем! Я виновен, мне и отвечать.
– Дурак! – подвел черту Тукалин, и его лицо исказила кривая усмешка. – Он, видите ли, один виноват, ему и отвечать. Я – старший группы, и я конкретно отвечаю за выполненное задание. А соответственно…
Новиков опять было вскинулся, пытаясь доказать что-то свое, но Тукалин даже не стал его слушать:
– Короче так, лейтенант! Кончаем этот бесполезный треп и возвращаемся в Ужгород. Судя по всему, с минуты на минуту должен подойти поезд. В вагон, куда заберется наш подопечный, не соваться. Вполне возможно, что он срисовал личности тех мужиков, что коптились с ним в товарняке, да и мой портрет не оставил без внимания. И в то же время упускать его из поля зрения мы не должны. Не исключено, что у него в плане не одна только встреча со связником и он намерен встретиться еще с кем-нибудь, но уже возвращаясь в Ужгород. Надеюсь, всё понятно?
Истерзанный виной, Новиков хотел было сказать – а как же быть со связником, может быть, даже устроить засаду в той больнице, куда его отвезла крытая машина с красным крестом по брезенту, но, подняв глаза на старшего лейтенанта, только кивнул головой и бесцветным голосом произнес:
– Понятно.
В Ужгород возвращались на крыше переполненного вагона, в который каким-то образом смог ввинтиться Стефан Драга, и только когда спустились с крыши вагона на отремонтированную платформу забитого товарняками с военным грузом Ужгорода и «проводив» Драгу, направили свои стопы к особняку, в котором расположилось ведомство начальника войск по охране тыла фронта, молчавший до этого Тукалин неожиданно остановился и, попридержав лейтенанта за руку, негромко произнес:
– Значит так, лейтенант! Слушай сюда и запоминай. Никакого самобичевания с твоей стороны. Ясно? Докладывать буду я. Тебе же рот открывать только в тех случаях, когда спросят о чем-нибудь конкретном. Врубаешься, надеюсь? Вот и хорошо, – не дожидаясь утвердительного ответа, подвел черту Тукалин. – А теперь вытри сопли и вперед на ковер.
Выслушав неутешительный рапорт вытянувшегося по струнке Тукалина, Карпухин прошел к окну и, сцепив кисти рук за спиной, какое-то время молчал, уставившись в окно, за которым набирала силу пьянящая закарпатская весна. Наконец качнулся с пяток на мыски, поднял тяжелый темный взгляд на Тукалина. Какое-то время молча раскачивался, в упор разглядывая лицо старшего лейтенанта, отчего и Тукалину, и Новикову очень захотелось в сортир, и когда уже эта пытка стала почти невыносимой, приглушенным голосом произнес:
– Значит, говорите, связник полный психопат, который вел себя так, словно его изначально приговорили к смерти через повешение?
– Так точно, товарищ генерал! И еще будучи за столиком в чайной, крутился на стуле так, будто ему перца молотого в задницу подсыпали. Откровенно говоря, я даже побаиваться стал за него.
То ли принимая сказанное на веру, то ли издеваясь над Тукалиным, Карпухин сочувственно кивнул головой.
– И ты, значит, даже побаиваться стал, что этот параноик накуролесит?
Не моргнув глазом Тукалин пожал плечами:
– Ну-у, не то чтобы накуролесит, но эта его нервозность насторожила меня здорово. И даже то, как он перепроверялся, когда вышел из чайной через дверь своей подсобки, говорило о многом. Этот связник явно был не в своей тарелке, чего-то откровенно боялся и вел себя так, словно над его головой уже завис меч возмездия.
Карпухин саркастически хмыкнул:
– Ишь ты! Прямо-таки поэт доморощенный. «Меч возмездия…» И захочешь, подобное не придумаешь. – И уже чуть тише, но более зло произнес: – А может, все-таки он засек за собой хвост, и вот тут-то нервы его и не выдержали?
– Исключено! – попытался было вставить свое слово Тукалин, но Карпухин уже не слушал его, переместившись на уныло поникшего Новикова: – Чего молчим, лейтенант? Тебе слово.
Взмокший от горячей испарины Новиков сглотнул предательскую слюну, скопившуюся во рту, и его правая щека дернулась нервным тиком. Что, видимо, не ускользнуло от глаз генерала.
– Я, конечно, товарищ генерал, не могу ручаться на сто процентов, но то, что этот псих то ускорял шаг, то начинал метаться от забора к забору и перепроверялся, как последний идиот, так это абсолютно точно. И когда его нервы, видимо, уже не выдержали, он и бросился через дорогу. Ну а тут эта самая полуторка откуда ни возьмись и-и-и…