Штрафбат
Шрифт:
Федор Баукин молча смотрел на него, потом сказал:
— Я не драпану и в плен не сдамся.
— И много таких в твоем вагоне? — усмехнулся капитан.
— Много.
— Че-то я шибко сомневаюсь, старшой, — покачал головой капитан. — Шибко сомневаюсь…
— Ваше право — сомневаться и не верить, — ответил Баукин.
— Ты мне мои права не вспоминай, ты про свои помни, — махнул рукой капитан.
— Мое право — умереть на поле боя, — чуть улыбнулся Баукин. — Такое право забыть трудно.
…И
Одному вспоминалось, как народный судья оглашал приговор, и он, остриженный «под нуль» молодой парень, стоял за дубовым барьером, а по бокам возвышались два милиционера, и в маленьком зальчике народу было совсем немного — мать и другие родственники. И мать, услышав срок, который присудили ее ненаглядному Витюше, рванула на себе волосы вместе с темным в белую крапинку платком и завыла в голос, и родственники бросились ее утешать, а «ненаглядный Витюша» стоял, опустив стриженую голову, и кусал до крови губы…
А другому вспоминалось, как оперативники НКВД уводили его из квартиры. Везде были видны следы обыска, похожего на погром: на полу валялись бумаги, книги, рубашки, пиджаки и брюки, фотографии с поломанными рамками, осколки посуды, вспоротая перина в спальне. Он с улыбкой обнял жену, поцеловал, прошептал на ухо:
— Я скоро вернусь… это чудовищная ошибка… Не волнуйся и жди…
А третьему вспомнилась вечерняя танцплощадка, гирлянды огней, лица парней и девушек… счастливые улыбки, мерцающие глаза — у всех они были тогда лучистыми и счастливыми.
— Рио-Рита… — лился из черного динамика бравурный фокстрот.
А потом к Павлу и Тане подошел парень в кепке, надвинутой на глаза, в белой рубахе с закатанными рукавами, взял девушку за руку и потянул к себе.
— В чем дело? — придержал Павел парня.
— Ша, фраер! Она мне обещала! — Парень в кепке улыбнулся, сверкнув золотой фиксой.
— Не хочу я с тобой танцевать, отпусти! — Девушка пыталась вырвать руку, но парень держал крепко. И вокруг них незаметно образовалось кольцо из таких же парней в кепках.
— Танюха, не выпендривайся. — Парень с силой дернул ее к себе.
— Отвали от нее, — вскипел Павел и загородил собой девушку.
— Может, отойдем? — вновь осклабился парень.
Они отошли за площадку, куда смутно доставал свет гирлянд с лампочками, драка вспыхнула мгновенно. Павел был явно сильнее парня и пару раз свалил его на землю, и тогда тот выдернул из кармана складной нож, надавил кнопку, и из рукоятки выскочило длинное узкое лезвие. Наклонившись, парень бросился на Павла, и тот едва успел перехватить руку с ножом. Дружки парня стояли вокруг кольцом, мрачно наблюдали.
Уловив момент, Павел дал парню подножку, и они упали. Павел вырвал нож из руки парня и, уже с трудом понимая, что делает, в ярости ударил его ножом в грудь. И тут же отпрянул, со страхом глядя, как на левой стороне груди сквозь рубаху проступает яркое кровавое пятно…
Добровольцев-зэков выгрузили на небольшой, полуразрушенной бомбежками станции на двести километров севернее Сталинградского фронта. Теперь громыхание фронта было совсем близко — слышались даже отдельные орудийные выстрелы, взрывы снарядов и гул самолетов.
Вдоль неровного строя штрафников шел бывший майор Твердохлебов, шел медленно, вглядываясь в лица. Вдруг опустил глаза и увидел босые ноги по щиколотку в грязи.
— Чего босой-то? — спросил Твердохлебов.
— Да как-то так… — смутился мужик. — Может, тут выдадут?
— Тут дадут, во что кладут… Ты хоть лапти себе какие сооруди… — пробормотал Твердохлебов и пошел дальше. Снова остановился, посмотрел в лицо Лехи Стиры, спросил: — Статья у тебя какая?
— Сто четырнадцатая. Мошенничество, — широко улыбнулся Леха.
— Я так и подумал, — сказал Твердохлебов. Взглянул на рядом стоящего аккуратно застегнутого на все пуговицы изношенной телогрейки человека со строгим лицом, в очках, проговорил полувопросительно:
— А у вас, как я понимаю, пятьдесят восьмая?
— Так точно, — подтянувшись, ответил человек в очках.
— В каком году арестованы? Тридцать седьмой, тридцать восьмой?
— Так точно, в тридцать восьмом.
— А зовут?
— Абросимов Анатолий Павлович, школьный учитель. Преподавал алгебру и геометрию в старших классах.
— Ладно… — Твердохлебов опять пошел вдоль строя. Вдруг остановился, отступил на шаг и крикнул, указав рукой в сторону фронта:
— Слышите?! Там пушки и пулеметы стреляют! Там кровь льется рекой! Там люди гибнут! Защищают родину! Вот и вы так будете защищать! Забудьте, что было раньше! И кем вы были раньше — забудьте! Теперь на вас смотрит мать-родина! С надеждой смотрит!
Строй молчал. Люди переминались с ноги на ногу, смотрели на Твердохлебова. И тот тоже замолчал, переводя дыхание, потом добавил громко, но уже спокойно:
— Внимание, штрафники! Я ваш батальонный командир. Вы пополнение в мой батальон! Напоминаю? За невыполнение приказа — расстрел на месте! За нарушение воинской дисциплины — расстрел на месте! За проявление трусости — расстрел на месте!
Твердохлебов смолк. И тогда из строя раздался голос:
— А кроме расстрела еще чего-нибудь есть, гражданин батальонный командир?