Штрафник, танкист, смертник
Шрифт:
— У вас, у нас! Не отделяй десантников. Вместе воюем.
— Автоматов штук тридцать по экипажам расхватали. Вам не нужно, товарищ капитан?
— Нет. Впрочем, брось один в мой танк. И магазинов с пяток.
— Есть.
Наскоро перекусили. Пока ели, я с куском хлеба и ветчины спустился вниз, где горели грузовики. Немцы лежали, почти все перевернутые на спину. Карманы у большинства были вывернуты, некоторые разуты. Потом едва не вывернуло меня, я отбросил остатки бутерброда. Знакомый запах горелого мяса, парной крови. Возле перевернутого грузовика с разбитым кузовом мертвые тела лежали грудой. Видимо, грузовик разбили снарядом, а потом прошлись пулеметными
Я просто глядел на убитых врагов с любопытством солдата. Большинство были молодые, лежали и тридцати- и сорокалетние. Пожилой майор с залысиной валялся в кювете, запрокинув голову, нижняя челюсть отвисла. Наверное, из тыловиков. Клочья выходных отверстий от пуль на сером кителе. Его расстреляли в спину, когда он убегал. Майору было за пятьдесят. У тебя, наверное, все было: семья, дети, внуки. Но ты поперся за богатством в чужую страну. Гитлер обещал каждому кусок плодородной земли. Здесь, на Украине, вы ее и нашли. Только вряд ли каждому достанется хотя бы пара метров. Трупы немцев пролежат недели две, а может, и больше. Воинским частям хоронить некогда. Мобилизуют местное население, выроют ров и уложат туда все три сотни убитых, предварительно их раздев. Сентябрь, скоро наступят холода. Людям пригодятся немецкие френчи и сапоги. Меня позвали, и я пошел к своей роте.
— Наваляли фрицев? — усмехнулся Федотыч.
— Наваляли…
— На таких полях урожаи хорошие бывают. Удобрили землю за два года.
Я не помню в деталях дальнейшие события того дня, но ничего существенного не произошло. Вечером Таранец поговорил с Успенским с глазу на глаз. Ротный каялся, инцидент был исчерпан. Мы настроились на отдых, но получили команду двигаться дальше. Первому и второму батальону даже не дали возможности дождаться полевой кухни. Ели консервы, запивая их водой.
Период до 20 сентября запомнился мне бросками вперед. Мы шли к Днепру. Настрой был таков, что ничто нас не остановит. Немцы использовали любые препятствия, откуда можно было нанести удар. И удары наносили порой болезненные. Однажды получилось так, что по одной из дорог вырвался вперед наш второй батальон, усиленный самоходкой СУ-122 и минометным взводом. Кроме десанта на броне вместе с нами двигался пехотный батальон на грузовиках и саперная рота. Пехотный батальон состоял наполовину из новобранцев. Большая убыль в личном составе пополнялась за счет ближайших военкоматов. Часто бойцы только успевали получить форму, принять присягу и, почти необученные, направлялись в бой. Вид трупов, гибель даже двух-трех человек приводили пополнение (многие были в возрасте тридцати и более лет) в панику.
Обходя огромную воронку, танк из моей роты налетел на фугас. Фугас — это не противотанковая мина. Штука пострашнее. Немцы использовали авиабомбы килограммов по двадцать пять, гаубичные головки, закладывали дополнительно взрывчатку, ручные гранаты, канистры с бензином. Танк буквально разорвало пополам. Башню отбросило метров на десять. Экипаж и десант погибли. Среди горящих обломков лежали трупы, куски человеческих тел, исковерканное оружие. Один из смертельно раненных, с переломанными ногами, весь в огне, бежал, крича от боли. Человек не способен идти или бежать, когда сломаны кости ног. Но этот боец бежал на страшно подвернутых, болтающихся ногах. Когда упал, я увидел, что концы костей
И сразу с холма, на расстоянии метров восьмисот, ударили пушки и пулеметы. Место было открытое, в атаку мы не пошли. Танки быстро расползлись по обочинам, низинам и открыли ответный огонь. Два грузовика промедлили какие-то секунды. Один получил снаряд в двигатель, другой загорелся от крупнокалиберных пуль. Впервые за долгое время я опять увидел, что такое паника. Если опытные бойцы сразу залегли, используя любые прикрытия, то новобранцы побежали назад. Срабатывал инстинкт, чем дальше ты убежишь, тем больше вероятность выжить. Но для немецких пулеметов эти выигранные десятки метров не имели значения. Люди падали один за другим.
Мы заставили замолчать пушки, одну или две уничтожили, а командиры рот и взводов собрали разбежавшихся бойцов. Продолжали вести огонь из капонира закопанный по башню танк и два крупнокалиберных пулемета, упрятанные в бронеколпаки. Люди продолжали гибнуть. Снаряды и очереди пулеметов находили все новые жертвы. Двигаться в обход не рискнули. Я отчетливо различал пожелтевшую траву и осевшую почву там, где наспех закладывали мины. Двигаться по узкому проселку, вверх по склону было невозможно. Пока саперы разминировали дорогу для обхода высоты с фланга, наши минометчики вели беглый огонь. Уцелевшие пушки пока молчали, зато оба бронеколпака с их пулеметами и вкопанный в землю Т-4 не давали поднять головы. Толстую броню колпаков и торчавший верх танковой башни снаряды «тридцатьчетверок» не брали. Таранец приказал выдвинуть самоходку СУ-122. Лейтенант, командир «сушки», побледнев, мотал головой:
— У меня броня сорок пять миллиметров. Сожгут через минуту.
— Это приказ, сынок, — спокойно сказал комбат. — А приказы надо выполнять.
Вид горящего танка, разбросанные вокруг исковерканные трупы крепко подействовали на лейтенанта. Из «тридцатьчетверки» вытекло много солярки, она догорала коптящим озерком, в котором корчило и шевелило жаром мертвые тела. Даже бывалым танкистам было жутко смотреть на это. Лейтенант бубнил о том, что по уставу его самоходка должна идти в четырехстах метрах за танками.
— Я в штаб полка доложу. Вы свои танки бережете, а нас подставляете. Чужих не жалко.
— Дурак ты! — сплюнул комбат. — Наши орудия не берут цель. Ладно, чего объяснять. Открывай огонь прямо отсюда. А сам корректируй, если башку высунуть не побоишься.
Лейтенант молча вылез на бугор, долго высчитывал координаты для стрельбы с закрытой позиции. Мы знали, что навесной огонь по бронированным точечным целям эффекта не даст. Гаубица выстрелила раз, другой. Лейтенант бегал взад-вперед, корректируя наводку. Командир роты десантников, старший лейтенант Никита (фамилия в памяти не отложилась), с кем мы попали в заварушку на станции Штеповка, встал над лейтенантом во весь рост:
— У тебя же руки трясутся! Смотри, не обоссысь. До немцев почти километр.
Лейтенант ничего не ответил, продолжая корректировать бесполезный огонь. Явился старшина-сапер и доложил, что проход разминирован.
— Они полосой вдоль дороги понатыканы. В степи наверняка мин нет. Мы отметили флажками. Можно двигать фрицам во фланг.
Таранец направил в обход меня и Фогеля. Сказал, чтобы мы не рисковали. Это были ненужные слова. На войне, если боишься рисковать, — ничего не добьешься. Мы посадили на броню два десятка десантников во главе с Никитой. Когда отъехали, десантники дружно отстегнули фляжки и, несмотря на тряску, выпили. Приложился раз-другой и Никита.