Штрафники не кричали «Ура!»

Кожухаров Роман Романович

Ульман умолк. Он заметно разволновался от собственного рассказа. Точно сейчас переживал все, о чем он говорил.

— Но вместо боя нас перебросили в Речицу. Небольшой городок на берегу широкой реки… Это где-то в Белоруссии… Чистенький, уютный. Чем-то напоминал мне Бад-Кройцнах пригород в районе Мемель-штрассе. Там у меня тетка жила… Мы стояли в Речице две недели. Я и еще двое — командир расчета Бёренд и мой товарищ Мартин — квартировали у местного немца. Мы называли его «русаком». Он был пожилой, невеселый, с тяжелым, недобрым взглядом. Его звали Адам. Ты не поверишь, но хозяйку, его жену, звали Ева. Фрау Эфа… Так я ее называл. Она тоже была не особо приветлива с нами. А ведь они должны бы радоваться. Мы наконец-то освободили их от сталинской власти… Особенно не рад был своим квартирантам хозяин. Его можно было понять. У него была дочка. Они ее звали Лена, на русский манер. Но на самом деле ее имя было Хелен. Так ее назвали при рождении… Хелен… Она была…

Ганс умолк, словно подбирая слова для того, чтобы выразить, какая она была.

— Если бы ты ее увидел… Она была… Понятно, почему отец и мать так за нее беспокоились. Им надо было куда-то услать ее, отправить в деревню к родственникам. Но всех их родственников русские вывезли при отступлении. Каким-то чудом про эту семью забыли. Но лучше бы их вывезли русские… У нее была такая грудь и фигура. Мне не доводилось встречать таких красивых девушек. А должен тебе сказать, что у нас в округе и в Бад-Кройцнахе водилось немало красоток. Среди них попадались и очень красивые, особенно среди дам, приезжавших в Бад-Кройцнах поправить здоровье. Отец дружил со многими сомелье курортных ресторанов. Они отправляли отдыхающих к нам на ферму, на дегустацию вина. Несколько раз приезжали очень красивые женщины… Один раз…

— Эй, Ганс… ты отвлекся… Что насчет Хелен?… — прервал его Отто. Тот, будто спохватившись, ответил:

— Да… Хелен… Мы, все трое, потеряли от нее головы…

XI

Ганс откашлялся. У него стало першить в горле.

— Самым напористым был Бёренд. Настоящий гренадер. Здоровенный малый. Всегда у него острое словцо крутилось на языке. Хелен проходу не давал. И Мартин… сам из города. Мы с ним сдружились, с учебного центра, считай, вместе были. Хороший парень. В автомастерской работал до войны. Мы с ним на почве моторов сошлись. Я тоже здорово кумекал в железках. На слух определял, если карбюратор там или двигатель починки требует. Но в отношении женщин у Мартина пунктик был. Девушка его бросила, как он в армию ушел. Вот он и взъелся на весь женский род. Только и твердил, что, мол, все они, в общем, из одного теста сделаны и обращения требуют одинакового. Помню, все убивался он, что так долго за своей, значит, дамой сердца ухаживал, пока она поцеловать себя разрешила. А по-серьезному у них всего один раз было. Это он мне все рассказывал. А тут она его и бросила. Я ему ничего, конечно, такого не говорил. Да только, думаю, он сам в той истории виноват. Я с девками кое-какой опыт имел, и даже с дамами из общества… Так вот, думаю, если ты полгода вокруг девушки ходишь, чтоб ее поцеловать, она тебя непременно бросит. И права будет… Но этого Мартина надо было знать. Он с железками-то быстро общий разговор находил, а вот с девушками… И Хелен. Вообще не помню, чтобы он с ней разговаривал. Как войдет она в столовую (а мы там все вместе ели, с родителями ее), так он насупится, покраснеет весь — краснел он до корней волос, как свиная колбаска, — и смотрит на нее. Да так, точно дырку в ней проделать хочет. Это я потом узнал, что они с Бёрендом сговорились… ну, чтобы ее того… ну, поиметь ее… А Хелен… она чего-то со мной только и заговаривала. Я особо и не клеился к ней. А Бёренд, так тот при каждом удобном случае. Застанет ее одну, сразу раз вплотную, тискать пытается и на ушко ей что-то шепчет. Многим бабам это нравится. Хохочут, глазки строить начинают, как бы отталкиваются, но понарошку, для формы. А Хелен, та — нет… Всерьез сердилась. Оттолкнет, бывало, и крикнет в лицо Бёренду отцу, мол, пожалуюсь. А что тот мог сделать? Хотел даже к командиру нашему идти, ротному. Да жена его отговорила. У Бёренда этого знакомый какой-то в гестапо служил, так тот припугнул Адама: мол, начнет жаловаться, вызовут всю семью в полицию и узнают, с какой, мол, такой целью русские их тут оставили. Эх, надо было им ноги уносить вместе с их ненаглядной Хелен… Хелен…

Ганс на миг замолк. В этой паузе Отто прислушался к шумам, раздававшимся где-то там, наверху, в степи, над их головами. Раздавались одиночные, будто бы запоздалые, выстрелы. Все стороны непонятного, суматошного ночного боя будто одновременно взяли передышку, чтобы прийти в себя и разобраться, где враги, а где свои. Ульман, словно чувствуя скоротечность этого момента, снова весь погрузился в рассказ, спеша поведать всю историю до последней точки.

— Хелен… Почему-то она потянулась ко мне. Видимо, искала у меня защиты. Женским чутьем чувствовала, что я хорошо к ней отношусь. Хотя она мне очень нравилась. И по ночам снилась. Как будто мы с ней, ну… как с фрау фон Даллен. Она из Висбадена приезжала к нам, покупала вино. На своем автомобиле… Молодая вдова. Дама из общества… Ей очень понравилось вино. Она много его выпила, и я отвозил ее на ее автомобиле… Ну, ее укачало по дороге, и мы свернули в поле, и там был стог сена, и мы…

XII

— Ганс, — перебил его Отто. — Ты опять свернул в сторону…

— Да-да… — спохватился Ульман. — Хелен, она снилась мне каждую ночь, как будто она, а не фрау фон Даллен, там, со мною, в стогу… Но днем все становилось по-другому. Когда она запросто говорила мне: «Ганс, проводите меня на рынок». Она ходила покупать туда продукты, для всех нас. Она никогда не просила об этом ни Бёренда, ни Мартина. И я шел с ней. И мы так мило болтали. В основном говорила она. Обо всем говорила, совсем как девчонка. Она неплохо говорила по-немецки. Только акцент. И по-русски она меня учила. «Ти… ошень… красифая… дефушка». И еще другим. Это было как игра. У меня дома осталась младшая сестра… А Хелен… в такие минуты я чувствовал, что никому не дам ее в обиду. Но в присутствии товарищей становилось все по-другому. Все-таки они были моими товарищами. Мы вместе готовились воевать за великую Германию в составе лучшей дивизии Третьего рейха «Гроссдойчланд»…

Он еще не закончил говорить, а внимание Отто отвлек знакомый звук. До спинного мозга этот звук пронимал, заставляя забыть обо всем и искать одного — спасительного укрытия. Нарастающий вой. Он приближался оттуда, со стороны батареи немецких гаубиц.

— Ложись, Ганс! — успел крикнуть Отто и вжался в рыхлый холодный песок, стараясь забиться в щель под самый валун. Оглушительный грохот сотряс землю, и валун покачнулся. Отто с ужасом почувствовал, как многотонная громада камня, шевельнувшись, прикоснулась к его спине. И отпрянула назад. А что, если бы он качнулся сильнее? Его спину и ноги переломило бы, как спичку. И от лейтенанта мокрого места бы не осталось. Тот даже не почувствовал, что был на волосок от гибели. Похоже, он уже переходил в мир иной.

Ульман предусмотрительно отполз от камня на пару шагов. Теперь он лежал, засыпанный песком вперемешку с землей, поднятой в воздух вместе с мощной взрывной волной. Значит, теперь артиллерия била по карьеру. Выходило, что им удалось скорректировать огонь. Насколько Отто знал, единственную в батальоне рацию разбило прямым попаданием танкового выстрела еще в самом начале обороны Лысой Горы. Радиста тогда разметало вместе с деталями на несколько метров вокруг воронки. Скорее всего, герр майор отправил кого-то гонцом в расположение артиллеристов, и ему наконец-то удалось добраться до окопавшихся в колхозе.

— Эй, Ганс!… — Отто окликнул товарища. — Ты цел?

Вместо ответа тот пошевелился. Отряхиваясь и сплевывая песок и землю, он оглянулся вокруг. Белки его глаз блеснули в темноте. Похоже, что с ним все в порядке. Как водилось с теми, кого присыпало после взрыва, ему понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Отто было знакомо это ощущение: как будто ты выбрался из собственной свежей могилы.

— Слышь, меня чуть не похоронило заживо… — наконец, отозвался Ульман, подползая к нему.

— Хм, тебе еще повезло… — произнес Отто Хаген. — Тебя присыпало рыхлой землицей. А на нас с лейтенантом чуть не водрузился этот здоровенный булыжник. Вот была бы нам братская могилка, да еще с надгробной плитой, которую танком не сдвинешь…

Ульман вдруг рассмеялся. Отто поймал себя на мысли, что он впервые за все время их совместной службы в «пятисотом» слышал смех Ганса.

— А ты молодец, Отто, — произнес Ганс. — Никогда не унываешь. И в деле надежный…

— Что толку распускать сопли, если тут каждый следующий снаряд может из тебя соплю сделать… — заметил Хаген.

XIII

Они выглянули из своего укрытия. Воронки усеяли дно карьера. Там, где был песчаный обрыв, зияла огромная выбоина. Как будто оползень сошел. Вывороченная взрывом почва обрушилась вниз вместе с солдатами противника и погребла их под собой. Из земли торчали руки и ноги, некоторые из них беспомощно шевелились. Стоны доносились изнутри.

— Надо выбираться отсюда… — решительно произнес Отто. — Ты видишь, как их накрыло. Артиллерия сместила цели обстрела. Теперь они бьют по карьеру, по противнику. Опять нас могут накрыть свои же…