Штрафники не кричали «Ура!»
Шрифт:
— Э, так нам уже работы там не останется, — весело и одновременно восторженно произнес он. — Летчики сравняют эти самые Кривцы с землей…
— Не беспокойся… Для тебя специально приберегут пару десятков озверелых русских, — резонно заметил Ульман.
X
План действий каждой роты и каждого взвода отделения, видимо, был проработан командирами во время последнего привала. Оказалось, что желчный лейтенант, Йозеф Ранке, являлся их взводным, вновь назначенным вместо Паульберга. Батальон прямо с марша поротно и повзводно стал распределяться
Отто была хорошо известна мощь «двадцатимиллиметровых» бронебойных и фугасных патронов. Как правило, именно ими снаряжались ленты этих крылатых валькирий. Вот и сейчас, судя по действенному эффекту, асы «мессеров» и «юнкерсов» расстреливали наземные цели фугасными.
Уже здесь Хаген разглядел, что над головой кружились новые модели «мессеров», которые в Люфтваффе прозвали «эмилями».
Новые и новые крыши домов вспыхивали, точно факелы. Взрывались какие-то емкости. Все новые клубы едкого черного дыма вырывались вверх, туда, где, опьяненные кровью и разрушением, кувыркались, как на шабаше, «штуки» и «эмили».
Батальон остановился на гребне невысокой, но протяженной балки. Она тянулась метрах в четырехстах от окраины поселка. По цепи передали команду «залечь». Видимо, комбат выжидал, когда авиация закончит свое дело. Не имело смысла соваться в поселок сейчас. Но летчики все не могли остановиться. Вошли во вкус. Наконец, «штуки», а вслед за ними и «мессеры», насытившись, легли на крыло. Только один из «эмилей» все нырял и нырял в клубы жирной копоти и жал на гашетку, растрачивая свой боекомплект. Но вот и он, будто очнувшись от кровавого наваждения, тяжело, будто пьяный, развернулся над истерзанным поселком и устремился вдогонку за своими.
XI
Они пошли вперед молча. Было что-то жуткое в этом наступлении. Там, впереди, не было слышно ни звука. Гудел огонь пожарищ, слышался треск рушащейся кровли. Но не доносилось ни одного живого звука. Как будто этот тюремный салажонок Генрих и в самом деле оказался прав, и самолеты не оставили в поселке ни одной живой души.
И в рядах наступающих «пятисотых» никто не проронил ни звука. Новички напрочь забыли про свои терзания. До них будто дошло только сейчас, какой ерундой были их мозоли по сравнению с тем, что могло ждать их за углом ближайшего дома.
Но поселковые кварталы встретили их мертвой тишиной. Взвод Ранке обогнул разбитое глинобитное строение со сгоревшей камышовой крышей. Сразу за ним начиналась улица. Пройти ее вдоль и предстояло взводу Ранке. Отделения рассредоточились по обе стороны грунтовой дороги. Унтер шел в середине подразделения, выставив вперед Отто с Ульманом. Один, второй, третий… Они проходили дом за домом, и все они оказывались пусты. Только собаки в каждом дворе бешено рвались с цепи, заливаясь злобным лаем. Этот лай погружал всю улицу в нестерпимую для мозга какофонию звуков. Вот раздался один выстрел, потом другой.
— Похоже, нам предстоит воевать здесь только с этими злобными тварями… — сплевывая, произнес Ульман. Только что его чуть не укусила маленькая, но очень озлобленная шавка. Несмотря на свой миниатюрный размер, она бесстрашно бросилась на Ульмана. Он не стал тратить на нее боеприпасы, а ловко двинул по ней, как по мячу, носком сапога.
Они прошли улицу насквозь, не встретив ни одного человека. Видимо, все жители поселка в спешке эвакуировались. Улица выходила к площади, которая, наверное, была центром поселка. Сразу бросилось в глаза, что «юнкерсы» в основном высыпали свой бомбовый запас именно сюда. Несколько двухэтажных зданий горели, как свечки. Запах гари и паленого волоса густо стоял в воздухе.
Испытуемые один за другим, с оружием наперевес, выходили на площадь. Вся она была изрыта воронками, усеяна трупами людей и лошадей, остовами сгоревших и дотлевающих автомобилей и повозок. Постепенно собрался почти весь взвод. «Пятисотые», забыв про осторожность, ошалело осматривались вокруг. Картина действительно впечатляла, особенно сильно воздействуя на свежее пополнение. Но и Хагену, повидавшему немало, становилось не по себе.
XII
На большинстве изувеченных, изорванных взрывами тел остались обрывки бинтов, куски гипса, обрывки больничных халатов. На кусках обугленного брезента возле разбитых машин можно было разглядеть обозначения красного креста в белом круге.
— Это что, раненые?… — Вопрос Генриха повис в мертвой тишине, как будто в отношении него привели приговор за непроходимую глупость. Никто не хотел ему отвечать. Перехватив несколько тяжелых взглядов, Генрих, видимо, догадался, что сморозил ерунду.
— Я только… — начал было он.
— Заткнись! — оборвал его унтер. В его голосе прозвучала такая явная угроза, что Граабе тут же постарался затеряться за спинами товарищей, как можно подальше от Байера.
Лейтенант командовал вовсю. Он или делал вид, что ему все равно, или в самом деле был таким отмороженным. Расхаживал среди трупов в своей щеголеватой шинели и брезгливо отбрасывал в сторону оторванные руки и ноги носком начищенного хромового сапога. При этом он размахивал сжатым в перчатке «вальтером», направо и налево раздавая команды.
Отто вместе с Ульманом и прицепившимся к ним Генрихом обогнул развороченный, догорающий грузовик. На миг все трое остановились. Будто наткнулись на невидимую стену.
Прямо на черной от сажи и копоти земле лежала мертвая девушка. Она была совершенно голая. На ее запрокинутую голову была надета крахмально белая косынка с нашитым спереди красным крестом. Ударная волна, видимо, сорвала с нее всю одежду, каким-то чудом сохранив только платок.
Белизна ее лица и тела была такой ослепительной на черном фоне выгоревшей дотла земли, что Отто на миг закрыл глаза. Но только на миг. Они все трое как завороженные смотрели на нее. Казалось, что они втроем оказались в одном и том же кошмарном сне. Ее тело было молодо и прекрасно сложено. Взгляд Отто скользил по ее точеным длинным ногам к темно-золотистому пушку между округлых бедер.