Штрафники не кричали «Ура!»
Шрифт:
— Я надеюсь, это не чьи-то потные портянки? — громко заметил Отто, раскладывая бумажные кули.
— Не, это чисто выстиранное…
— Эрнст, это твой носовой платок? Тот самый, которым махала тебе Гертруда, провожая на фронт?
— Нет, это панталоны твоей пышки Энн. Разве она не подарила их тебе? Чтобы было чем подтереть юшку, которая сейчас потечет из твоего расквашенного пятачка…
— А что за бумага у этого печенья? Можно взять? На курево… — нетерпеливо произнес кто-то.
— Она слишком плотная. И вощеная. На курево не сгодится.
— Руки убери от стола…
—
— Ты сейчас выдашь у меня акцент…
VI
Ульман одну за другой открывал консервы. Они в самом деле оказались с сардинами. Хаген, как главный по дележу еды, распределил рыбки и галеты на каждого. Плюс порция унтер-офицера. Вышло по две рыбки и по пять галет на испытуемого. Кто-то принялся размачивать их в котелке, а кто-то грыз так, всухомятку. Всеобщий интерес вызвали опустошенные консервные банки. В них осталось пахнущее рыбьим жиром масло.
Испытуемые принялись обмакивать в него обгрызанные черствые галеты и припасенные куски хлеба. Количество маканий тоже было строго регламентировано — каждый имел право на два, не более. Тут же нашлись хитрецы, которые опускали в банку хлебный мякиш пошире, стараясь выбрать за раз побольше масла.
Увлеченные процессом, штрафники не сразу уловили далекий гул. Он возник неожиданно. Тут же появилась взмыленная, залитая потом физиономия запыхавшегося унтера. Он, видимо, возвращался бегом.
— Герр унтер-офицер… ваши галеты и сардины!… — доложил Хаген.
— Самолеты! Самолеты!… Сейчас нас накроют… Рассредоточиться в поле и замереть. Пережидаем…
Гул уже вызрел до басового утробного рокота. Непонятно, откуда они приближались. Вначале Отто показалось, что со стороны русских — с востока. Потом гул словно переместился севернее. Наконец, он заполнил все небо. Такой густой, широкий и низкий рев могли создать несколько машин. Возможно, это два или три звена бомбардировщиков. К тому же их наверняка прикрывают истребители. Если батальон заметят в поле, от «пятисотых» действительно ничего не останется.
Этот звук, казалось, имеет свой вес — непомерный, будто свинцом наливающийся. Чем ближе он становился, тем сильнее он давил на мозги, на руки, на все тело. Как будто многотонную плиту опускало на тебя небо, синее и заполненное до краев этим, страшным как смерть, звуком.
Отто сделал усилие, чтобы приподнять голову и оглядеться. Ужас и страх застыли на лицах тех из новичков, кто оказался рядом с ним. Никто не находил в себе смелости посмотреть наверх. Да, унтер здорово их напугал.
Отто заметил черные точки. Они проступили в синеве небосклона на северо-западе. Странно. Они летели со стороны своих. Неужели это Люфтваффе? Или русские отбомбились и теперь возвращались домой.
Теперь уже можно было различить всю связку. В неровной цепи, по центру, — четыре бомбардировщика. Чуть позади, по бокам, — две пары истребителей. Они шли на достаточно низкой высоте прямо на батальон.
— Всем лежать! Никто не шевелится! — приказы командиров разносились над головами вжимавшихся в землю солдат и тут же захлебывались, придавленные ревом моторов.
VII
Отто все внимательнее вглядывался в их плоские силуэты. Черт побери, неужели он, бывший зенитчик, не отличит русские машины от немецких «юнкерсов»? Он уже издалека разглядел у четырех из шести машин торчащие шасси. Их нельзя было спутать ни с кем другим.
— Хаген, пригнись. Черт, не шевелиться…
— Герр командир, это наши… Наши «штуки» [3] …
— Какая разница, шайзе… — хрипел, уткнувшись в землю, унтер.
Они прошли прямо над распластанными по степи «пятисотыми». Четыре пузатых бомбовоза и две пары изящных и хищных «мессеров». Отто показалось, что он кишками ощущает, как гудят стальные моторы Люфтваффе. Самолеты пролетели, как на параде, удалившись на юго-восток.
— На нашу цель… Не иначе, будут готовить для нас почву…
3
«Штука» — немецкое название пикирующего бомбардировщика Юнкерс Ю-87.
Унтер-офицер Байер произнес это, глядя вслед удаляющимся машинам. Он отряхивался как ни в чем не бывало.
— Эй, третье отделение! Подымайте ваши задницы. Да поскорее. Сейчас же выступаем.
— Выходит, зря мы валялись брюхом в землю, — отозвался Генрих. Морщась и охая, он тем не менее поднялся на ноги одним из первых.
— Это же были свои, герр унтер-офицер… — не отставал он.
Унтер не стал на этот раз выказывать свои воспитательные навыки. Он ответил просто:
— Запомни, сынок, что на фронте ты ничего не делаешь зря, если ты делаешь это, чтобы сберечь свою гребаную, ни пфеннинга не стоящую жизнь. Запомнил? То-то же…
Байер ткнул рукой, сжимающей «шмайсер», вслед улетевшим самолетам.
— Они разбираться не будут… — процедил он. — Пройдут пару раз очередями, и уже не важно будет, свои пули тебя порвали на кусочки или чужие… Спроси вот его…
Он перевел свою указывающую руку на Отто.
— Спроси вот… испытуемого Хагена или Ульмана, чья артиллерия накрыла нас позапрошлой ночью. А?… Они расскажут тебе…
— Унтер-офицер Байер!…
Окрик застал унтера врасплох. Офицер вырос за его спиной словно из-под земли. Унтер повернулся на каблуках и вытянулся во фрунт.
— Я, герр лейтенант! — прокричал он, что есть мочи.
— Вы много рассуждаете о непозволительных вещах. А солдаты еще не готовы к маршу! Вы пойдете под трибунал!…
Отто даже не знал, как зовут этого худощавого лейтенанта с желчным лицом. Наверное, он прибыл с новой партией, для пополнения штаба батальона. Шинель была на нем новехонькая, точно только от портного. Но к ворсу уже прицепились ошметки пожухлой травы. Значит, тоже успел поваляться. Он орал на унтера, как на мальчишку. А тот только играл желваками, и глаза его сощуривались все уже.