Штрафники не кричали «Ура!»
Шрифт:
III
До заката им надо было отмахать почти тридцать километров. Но команды становиться на марш все не поступало. Унтер чертыхался без передышки.
— Они что, заночевать решили в этом чертовом поле?… — ворчал он.
Многие из новичков беспомощно лежали на земле, точь-в-точь как Генрих Граабе. Растерли ноги в кровь и теперь стонали, что шагу ступить не смогут.
— Эти недоноски совершенно не приспособлены к фронту, — с матерной бранью ругался вслух унтер. — Такими темпами мы к концу марша будем иметь не боеспособное подразделение, а сборище калек. Чему вас учили ваши чертовы капралы?!
Впрочем, унтер прекрасно знал, что этих новобранцев-штрафников ничему не учили. Попросту не успели. В этой партии проштрафившихся солдат, прошедших передовую, можно было пересчитать по пальцам. Основой костяк составляли уголовники из нескольких тюрем восточных земель рейха. Их, что называется, сняли с нар, наспех обмундировали, заодно успев показать несколько приемов обращения с оружием. В такой же судорожной толкотне будущих «пятисотых» погрузили в вагоны и отправили на Восточный фронт. На южное направление. Именно здесь, в выстуженных холодными ночами донецких степях, с каждым днем становилось все жарче.
Унтер ходил сейчас по этой самой степи и чувствовал, как земля горит у него под ногами. Приступ бешенства закипал в нем. Его бесило то, что он знал, и беспомощный вид этих растянувшихся на земле, будь они трижды прокляты, новоиспеченных «пятисотых».
Одного из штрафников, тоже новичка, товарища Генриха, угораздило в этот самый момент обратиться к унтеру с вопросом:
— Герр унтер-офицер, нельзя ли сходить к фельдшеру? Нога…
Он не успел договорить, что произошло в походе с его несчастной ногой. Сбитый ударом в челюсть, он упал прямо на сидящих и лежащих товарищей.
Скопившаяся за несколько бессонных ночей злость прорвалась наружу. Унтер принялся щедро раздавать тумаки и пинки направо и налево.
— Никчемные свиньи!… Вы только и умеете, что резать друг дружку и насиловать беззащитных девок… А как с вами воевать?!…
Новички только беспомощно стонали и ойкали в ответ.
Ситуация наверняка вышла бы из-под контроля. Унтер мог запросто прибить или укокошить из своего «вальтера» парочку штрафников. Но обстановку разрядил вестовой. Он примчался от герр майора и вызвал унтера к комбату. Всех ротных и командиров отделений собирали на походное совещание.
В конце концов командир отделения поручил Отто попытаться раздобыть у фельдфебеля какую-нибудь заживляющую мазь.
— Да… Хаген! — окликнул унтер, уже удаляясь.
Судя по тону, он уже взял себя в руки.
— Спросите Корна про еду, — унтер приостановился. — Может быть, в обозе завалялся сухой паек для третьего отделения…
IV
Хагену напоминать об этом не стоило. Мысль о кормежке проснулась в нем сразу, как только он услышал приказ унтера. Что касается сухого пайка, единственный, кто владеет в батальоне самой достоверной информацией на этот счет, это, без сомнения, фельдфебель Корн.
— Герр унтер-офицер, разрешите сопровождать Хагена… — вдогонку обратился к унтеру Ульман.
У него тоже подводило от голода живот.
— Разрешаю… Только не шляйтесь где попало… В любой момент можем опять выступить…
Корн сразу узнал обоих.
— Вы еще живы, вояки? — спросил он, докуривая сигарету. Даже было похоже, что он обрадовался. Отто предположил это по голосу. Широкое, мясистое лицо фельдфебеля скрывали ароматные клубы сизого никотина.
— Так точно, герр фельдфебель! — отрапортовал Хаген. Надо вести себя так, как подобает настоящему «пятисотому».
— Да, наш «пятисотый» превратился в сборище всякого отребья… — с досадой выдохнул Корн вместе с очередной порцией дыма.
— А вы молодцы, парни… — проговорив это, фельдфебель протянул Хагену тлеющий окурок. — Вы вели себя верно, вытаскивая из-под огня вашего лейтенанта. Он — настоящий герой…
— Так точно, герр фельдфебель, — вставил свои пфенниги Ульман.
— Он не хотел, чтобы его отправляли в тыл. Хотел продолжать воевать в «пятисотом»… — продолжал разглагольствовать Корн.
Тем временем Отто сделал несколько жадных затяжек и передал никотиновый фитиль Гансу.
Фельдфебель был явно предрасположен порассуждать. Хаген с Ульманом внимали ему, затаив дыхание. Они олицетворяли собой в этот миг само терпение. Глядишь, расположение духа Корна и обернется для них чем-нибудь съестным.
Никакой мази фельдфебель не дает.
— У меня тут не фельдшерская… — недовольно бубнит он. — Пусть эти недоноски лечатся сами. Посоветуйте им помочиться на мозоли. Хе-хе… в момент заживает…
Зато Корн выдает им несколько кульков с галетами и четыре банки консервов. Они плоские, с ладонь величиной.
— По-моему, рыбные, — комментирует фельдфебель. — Хотя черт его знает… Проверите сами. Знаю одно — жрать это можно…
V
Уже по пути назад Хаген и Ганс принимаются грызть галеты. Они твердые, как камень. Ульман отпускает смачное ругательство.
— Черт… Чуть зуба не лишился…
— Их, наверное, еще в сорок первом сварганили…
— Ага, для победного ужина в Москве… Черт… все-таки треснул.
Ульман сунул в рот грязные пальцы и достал что-то белое, размером с горошину Это была половинка зуба.
Хаген тоже уже успел наглядно убедиться в бронебойной прочности фельдфебельских галет. Однако постепенно слюни делали свое дело. Миллиметр за миллиметром галета размягчалась, отправляя соленые крохи в желудок.
— В воде надо бы их размочить.
— А если еще вскипятить…
Обсуждая рецептуру, они вернулись к своим. Третье отделение тут же сошлось, а точнее, сползлось в кружок. В его центре Хаген и Ульман. Вернее, консервные плошки и галеты, которые они выложили на расстеленный кем-то кусок материи. Появление съестного вызвало в отделении оживленный и шумный галдеж.