Штрафники не кричали «Ура!»
Шрифт:
XII
После вечерней поверки Андрей ненадолго зашел в амбар. Капитоша и Буравчик были там. О чем-то шушукались, словно два японских шпиона. Это отцовское выражение. Он японскими шпионами называл бабусек, которые устраивали посиделки возле поселкового барака. Это у него после Халхин-Гола в словарном запасе закрепилось.
Буравчик себе места не находил. То выйдет на улицу, то обратно вернется. Шуточек и прочего артистизма от него слышно не было. И он, и Капитоша то и дело отпускали в адрес Аникина взоры, щедро исполненные злобы и ненависти.
Андрей на эти черные метки разве что не засмеялся в полный голос. Как ни в чем не бывало прошел к своим нарам и растянулся на них, покрякивая от удовольствия. Он всем своим видом демонстрировал, что на эту шушеру плевать он хотел с маковки рубиновой звезды Спасской башни. Третьего, того, что напал на Аникина за амбаром, вообще было не видать.
— Ну что, солдатик, навалял им по шее? — вдруг спросил его сосед.
Аникин с некоторой долей удивления оглянулся на соседние нары.
— Похоже, секретная операция по пересчету шакальих зубов перестала быть секретной… — со вздохом произнес Андрей.
Лежавший в тени рассмеялся, тут же заохав и закашлявшись.
— А ты молодец, не унываешь… — наконец, успокоившись, произнес он. — Тут, сам понимаешь, шила в мешке не утаишь…
Андрей, перекинувшись с соседом еще парой фраз, затих, прислушиваясь к тому, что происходит в амбаре.
По заведенной традиции, спустя буквально несколько минут после отбоя, стены амбара уже сотрясал дружный храп, вырывавшийся сразу из нескольких десятков носоглоток. На передовой полноценный сон был непозволительной роскошью. Здесь, во втором эшелоне, солдаты и наверстывали его в полном объеме. Отсыпались за весь предыдущий и будущий недосып. Естественно, вкусить этой роскоши и здесь удавалось не всем. Одних мучили раны, других — последствия контузий. Третьих здесь, в относительном латишье медсанбата и перевалочного пункта, начинали преследовать кошмары передовой.
Солдат понемногу отходил от страшного напряжения окопной жизни на грани смерти, и тогда начиналось… Оно лезло, как фарш из мясорубки, из всех пор израненного войной сознания: нескончаемая вереница убитых, их нечеловечески изуродованные лица, их тела, пережеванные и по кусочкам выплюнутые войной. Одни вскакивали посреди ночи с душераздирающими воплями или попросту воем, другие метались на нарах в холодном поту, дрожа как осиновый лист, не в силах вырваться из лап кошмарного сна. Третьи вообще не могли заснуть. Лежали всю ночь с распахнутыми от ужаса глазами, вперившись в темноту, сгустившуюся у деревянных стропил амбара, слушая стоны и бормотание товарищей и боясь закрыть глаза. Потому что там, внутри, они видели самое жуткое — кровавое месиво своего изорванного в клочья сознания.
XIII
Андрею в эти ночи ничего не снилось. Он точно проваливался в бездонную угольную шахту, а утром нового дня снова, каким-то чудесным образом, обнаруживал себя на поверхности непроглядного жерла.
Молодость брала свое. И раненая нога, и издерганные нервы быстро заживали. Андрей чувствовал, как организм его снова наполняется здоровьем и силой.
Вот и сейчас молодость подвела Аникина «под монастырь». Он решил во что бы то ни стало бодрствовать и следить за каждым шакальим движением Буравчика, Капитоши и того, третьего. После принятия столь ответственного решения он успокоенно вздохнул. И не заметил, как его сознание тут же легко, играючи перемахнуло черту, отделяющую явь ото сна, нырнув в мерцающую мглу беспробудного забытья. В следующую минуту Андрей спал богатырским сном…
— …Сказано — бегом… Метнулся отсель…
Слова эти и неясные шорохи словно окатили Андрея ушатом холодной воды. Он подскочил на нарах. Спросонья он не мог разобрать, что происходит. Неясная тень нависла над ним, но отпрянула, испугавшись лязгнувших металлом слов. Это сосед. Он отрывисто и резко лязгнул этой фразой. Или лязгнуло само по себе. Черте что происходит… Аникин протер глаза и тут только оценил ситуацию.
Неясный человеческий силуэт крадучись удалялся между рядами. В руке у него что-то блеснуло белесым отсветом. Нож! Выходит, Аникина только-только чуть не зарезали. Как сонного барашка. Буравчик, шакал недобитый, подобрался к нему среди ночи. Первым порывом Андрея было кинуться за ним следом. Придавить гниду к убитому полу и душить, пока не выступит из его поганого рта ядовитая пена. Но движение Андрея остановило что-то властное. Раненый солдат с соседней шконки остановил его рукой. А в руке он держал… Это заставляло подчиняться лучше любых слов. Так вот чего испугался Буравчик!… И это не слова солдата лязгали. Это он передернул затвор.
Андрей успел заметить, как дверь амбара тихо отворилась и черная тень крадучись выскользнула наружу
— Обломалось гадам… — выдохнув, произнес солдат. В его голосе угадывалось одновременно удовлетворение и облегчение. Видать, не так просто ему, лежачему, далось отбить ночную атаку Буры.
— Горазд ты дрыхнуть… — заметил сосед. — Чуть-чуть на перо не насадили…
— Спасибо…
Солдат несколько секунд помолчал. Потом произнес:
— Как ты засопел, так я решил не спать. Ясное дело, что они порешить тебя надумали нынче же. За полночь, как все угомонились, гляжу — засобирались Капитоша с Бурой и еще один, с ними который. Это, значит, на хутор они в самоход наметились. Шу-шу да шу-шу. Те двое вышли, а Бура, гляжу, остался. Это, 31 дчит, с тобой поквитаться. А пушку я уже на тот момент приготовил. Затвор дернуть только осталось… А он, вишь, не дается. Левая у меня совсем ослабла. Еле дернул его…
— Пушка у тебя откуда?… — только и сообразил спросить Аникин.
— Это, брат, вещь для меня первейшая. От политрука досталось. Под Ржевом… Попали в окружение. Вытащил я его, раненого, у фашистов, считай, из-под носа. Местечко такое — Лесовое. И действительно, леса там вокруг — всю жизнь плутать можно. Вот мы и запутали немчуру. Они далеко в чащу соваться побоялись, к с ним на горбе еще трое суток петлял, по корягам… В болото залезли… Он еще застрелиться хотел. Обе ноги перебиты. Бросить его просил. Ну, коммунист, показывал свою закалку партийную. А только я его не послушал. Пер молча на себе, из последних жил тянул. У нас, понимаешь, тоже кой-какая закалка имеется…
Сосед умолк.
— К нашим когда вышли, известное дело, СМЕРШ, туда-сюда. Да только меня с политруком даже допрашивать не стали. Во как повезло. Знали политрука нашего хорошо там, ну, в органах… Его сразу в госпиталь снарядили… Когда расставались, плакал, как ребенок. Вот тебе и закалка партийная. Все благодарил «за спасение»… «К награде, — говорил, — представлю». Даже фамилию мою записал. И пистолет мне свой вручил. «Я, — говорит, — из него не стрельнулся только благодаря тебе». Такой, значится, подарок наградной. Известное дело, где меня найти-то документикам наградным. А это — штука удобная, в смысле, спрятать и прочее. На, короче, держи. Выходит, что тебе он нынче понужнее придется…
Аникин почувствовал, как нагретая металлическая штуковина ткнулась прямо ему в ладонь. Насколько Андрей сумел разобрать его контуры в темноте, это был ТТ. Гладкая поверхность, плоская, удобно умещающаяся в ладони форма.
— Ты это, только осторожно, гляди… Предохранителя-то у него нет. А патрон в патроннике. Один раз чуть сам себя не пристрелил. Уронил его, он и бабахни… Возле виска пуля прошла… Магазин полный, ну, не считая того, что в стволе…
— Спасибо…
Андрей аккуратно обхватил рукоятку и положил указательный палец на курок. В нем вдруг всколыхнулось жгучее желание догнать Буравчика и довершить дело. Учинить, так сказать, суд, скорый и беспощадный. Но все же Аникин внял внутреннему голосу рассудка. Вряд ли он, ковыляя со своей заживающей ногой, догонит эту стайку ретивых гиен. К тому же дороги он не знает. Еще, чего доброго, заблудится в степи.