Штрафники против гитлеровского спецназа. Операция «Черный туман»
Шрифт:
Рассказ проводницы, ее простые житейские рассуждения разрушали всю идеологию, которую взращивали и напрягали в себе обе стороны. А его, Радовского, судьба посреди этого кровавого хаоса казалась и вовсе абсурдной песчинкой, чудом еще не перетертой стальными жерновами событий и не превращенной в пыль и прах.
– А скажи мне вот что, Аксинья Северьяновна. – Радовский спешился и пошел рядом с проводницей. – Скоро мы уйдем. Снова большевики придут. Опять в колхоз пойдете? Как жить собираетесь?
– Мы свою долю никогда не выбирали, мил человек. Вот вы, новая власть, пришли на хутор, запрягли меня
Радовский засмеялся.
– Веселая вы женщина. Жизнь, вижу, не сломила вас. Хоть и не баловала.
– Мне еще дочек растить да замуж отдавать. Еще, думаю, на свадьбе ихней погуляю. Винца попью да песню спою. Мне жизнь любить надо, а не меряться с нею силами. Глядишь, и меня кто-нибудь полюбит. Я и сама еще не старая. – И Аксинья Северьяновна улыбнулась. – Вас-то как зовут-величают?
– Георгием Алексеевичем.
– Нездешний, смотрю. Из господ, что ли?
Радовский ничего не ответил. «Из бывших» – так теперь называли тех, кто вынужден был покинуть родину двадцать лет назад. Так оно и есть. Кто он теперь у себя на родине? Бывший и есть. Для одних бывший, для других берлинец [9] . Что ж теперь обижаться…
– Так что пойдем и в колхоз, если другой доли нам не определят. Проживем и на колхозных хлебах.
– Хлеба-то эти – скудные.
9
Берлинцами в коллаборационистских кругах называли тех, кто пришел в Россию с немецкой армией. В основном это были бывшие белогвардейцы.
– А ничего. У нас народ работящий. Сейчас тоже несладко. Тогда райкомы наш хлебушко в закрома родины ссыпали. А нынче по приказу обер-бургомистра господина Каминского тоже большой налог платим. Да и при царской власти хлебом не объедались. Хоть и растили его сами. Так что к нам наша справедливость издалека пришла. И милостей мы от нее повидали много. Так что спасибо и на том.
Подъехал вестовой, и Аксинья Северьяновна замолчала.
– Господин майор, впереди хутор. Кажется, Малые Васили, – доложил солдат.
– Они и есть – Васили, – подтвердила проводница.
– Барсуков! Семич! Выяснить, кто на хуторе. Лошадей оставьте у коноводов. Вперед!
Разведка ушла вперед.
Они расположились в овраге. Ждали. Радовский разрешил покурить. Позвал одного из коноводов. Сказал:
– Лещенко, приведи сюда Найду. – И посмотрел на проводницу.
Лещенко, молодой курсант, бывший танкист, попавший в плен во время неудачного наступления на Оршу осенью прошлого года, подвел молодую серую лошадь. Радовский взял у него повод.
– Ну, вот что, Аксинья Северьяновна, пешком вы далеко не уйдете. А нам предстоит передвигаться довольно быстро. Возьмите эту лошадь. Стремена подгоните под себя сами.
– Спасибо, Георгий Алексеевич. Кобылка-то, я гляжу, жеребая.
– Вот и берегите ее. Лещенко, помоги проводнице подогнать стремена.
– Ты скажи мне, сынок, к кому я обращаться должна, когда до ветру понадобится? – спросила она танкиста.
Тот
– Тут всем один человек распоряжается. У него и спрашиваться надо.
Делать нечего, подумала Аксинья Северьяновна, надо отпрашиваться у самого. То-то, не на вольной работе…
– Караулить меня не надо, не убегу, – сказала она Радовскому и пошла в дальний конец оврага.
И только она присела, за кустом орешника зашуршало и снова затихло. Когда она встала и огляделась, за кустом снова шоркнуло. Аксинья Северьяновна оглянулась и чуть не вскрикнула.
Там стояли двое. На первый взгляд они ничем не отличались от тех, кого она вела к лесным хуторам. Но все же в одежде их были кое-какие особенности, которые отличали солдат одной армии от другой. А на груди висели русские автоматы с круглыми дисками. Оба молодые. Лица испуганные. Один из них приложил к губам ладонь. Она кивнула и тихо пошла назад, где ее уже ждали.
Глава десятая
Унтер-офицер Бальк вышел из зарослей черемушника, оглянулся на опушку, которая, казалось, была засыпана вернувшимся на эту землю русским снегом, и пошел к крайнему дому. Еще два дня назад Фриц так и сказал ему:
– Послушай, дружище, у меня плохое предчувствие. Между прочим, то же самое было перед Рождеством, когда мы стояли в Дебриках. Тогда тоже никто не предполагал, что иваны решатся атаковать.
Они помолчали. Каждый из них знал, почему молчит другой. Они вспоминали своих боевых товарищей. Эрвина Пачиньски, Вилли Буллерта, Арнольда Штриппеля, Пауля Брокельта, других.
– Думаешь, нас скоро отсюда вышвырнут? – нарушил, наконец, молчание Бальк.
– Конечно, вышвырнут. Но это будет лучшее, что с нами может произойти. В худшем… В худшем – мы останемся здесь навсегда. В этих болотах. Как остались наши ребята в той проклятой деревне. Мы здесь живем как у подножия Везувия. Мне кажется, что он вот-вот проснется.
– На тебя так плохо действует наша катастрофа в Крыму?
– А ты невозмутим? Пойми, Гитлер все силы бросал на юг, отдавал южной группе армий всю лучшую и самую новую технику и вооружение. И – что?! Наша Семнадцатая армия основательно потрепана, потеряла несколько дивизий и эвакуируется из Крыма. Румыны, те просто бегут! Получается, что у иванов союзники куда надежней. Англичане, канадцы, новозеландцы, австралийцы, французы, югославы, поляки. И их становится все больше! А что творится в Италии? Макаронники вот-вот повернут оружие против нас. Если еще высадятся и американцы… На юге – катастрофа. Еще один Сталинград. Сейчас там русские достигнут промежуточного результата и начнут перегруппировку. Но здесь, в центре, наступит пора наступать. Они атакуют, точно говорю тебе.
– Если это случится, то мы тут не удержимся. Би-би-си только толкуют об успехах союзников. Русские, конечно же, накопили сил и здесь. Теперь они давят на всех фронтах. А нам совсем не дают подкрепления. Кого нам прислали за это время?
– Тощую шею Мита и его очки с толстыми линзами. Знаешь, какая польза от них? Единственная. Если правильно разместить их в стволе тридцатисемимиллиметровки, звезды можно рассматривать даже днем.
Они рассмеялись. Но тут же заговорили снова о том, что угнетало больше всего: