Штрафники Сталинграда. «За Волгой для нас земли нет!»
Шрифт:
– Зина.
– Зиночка, значит. А меня Прокофий. Чудо-девушка! За такую выпить не грех.
Выпили. Причем Борису старшина налил небрежно, между делом, не предложив закусить. Вился вокруг Зины, которой понравился выкидной немецкий нож с ярко-красной рукояткой и цветным изображением улыбающейся девушки.
– Портрет немецкой гретхен. Она улыбается и не знает, что ее фрица насадили на штык в здешних чудесных местах.
– Ха-ха-ха. Я, пожалуй, приму этот ножик на память. А вы не женаты, Прокофий?
– Может, да, а может, нет. Какая разница? Я и снова
Зина снова смеялась, принимала кружку и очередной кусок американской колбасы.
Борис опьянел от небольшой порции самогона на голодный желудок. Подступала злость. Этот яркий выкидной нож достался дружку Ване Межуеву, тот забрал его из кармана заколотого им немца. Затем ножик выпросил старшина Глухов, обещал дать за него фляжку водки, но так и не дал. Они хотели тогда выпить, очень уж тоскливо тянулись дни на чертовом холме возле поселка Деде-Ламин. И вот Вани Межуева нет, погиб в русле высохшей безымянной речки. Тем временем старшина развивал успех и командовал каптеру:
– А ну, доставай, что там у нас имеется.
Каптер, земляк Глухова, выложил на прилавок две банки тушенки и пачку сахара в синей обертке. Торговка поразилась такой щедрости, а к разгулявшемуся старшине подковылял на костыле инвалид без ноги.
– Что, выпить хочешь, браток? – спросил Глухов. – Сейчас налью. Зина, дай человеку закусить.
Протянул инвалиду кружку, а деваха подала на кончике ножа колбасу. Инвалид опрокинул содержимое, закусил и похвалил торговку:
– Богатого кавалера нашла Зинка. Не теряйся, таких нынче мало.
– А как же, дядя Игнат.
Кто действительно не терялся, так это старшина Прокофий Глухов. Он уже по-хозяйски обнимал Зину за плечи, отставил в сторону яловый сапог и, достав хорошие папиросы «Эпоха», угостил присутствующих.
– Ой, Проша, прямо в лицо дымишь, – отмахивалась торговка, забыв про свои семечки.
– Может, и ты, Зинуля, закуришь? Офицерские.
– Я не умею.
– Научу.
– Он тебя и не тому научит, – заливался подвыпивший инвалид Игнат.
– Я сама кого хочешь научу.
Судя по всему, дело у них было на мази. Старшина представил Зине своего помощника.
– Это Аркадий Сомов, мой друг.
– Приятное имя, Аркадий, – улыбалась Зина.
Заторможенный каптер еще больше отвесил губу, раскланялся. На сержанта Ходырева никто не обращал внимания. Ему наливали вместе с другими, но закуску не предлагали. Старшине, занятому любовной игрой, было не до того, сытый Аркадий не догадывался или жмотничал. Опустела вторая бутылка, инвалид курил одну за другой дармовые папиросы и хвалил по очереди то старшину, то Зину. Прокофий Глухов четко вел свою линию и предлагал продолжить застолье где-нибудь в уютном месте.
– Ой, даже не знаю, где, – раздумывала Зина. – Можно у Таньки, правда, у нее дом маленький.
– Надо мясца свежего купить, – не выпускал инициативу старшина.
– Оно нынче дорогое, не укупишь.
– Гроши есть.
Глухов достал бумажник, тоже трофейный, тронул пальцами уголки червонцев. Откуда у старшины деньги, да еще в таком количестве? Цены на продукты просто жуткие, не подступиться. Ходырева охватила такая злость, что, не выдержав, он заматерился сквозь зубы. Личный состав роты снабжался плохо. Объясняли это просто – все идет в Сталинград, где решается судьба войны.
Кормили в основном перловкой и кислой капустой, готовили селедочные щи или непонятный суп из зеленых помидоров. Хлеб привозили издалека, его не хватало, люди ходили голодные. Ходыреву стало противно, что участвует в каком-то воровском пиршестве, хотя он съел всего лишь кусочек хлеба.
– Ну, я пойду.
– Иди, – легко согласился старшина. – Вернешься в роту, не рассказывай, что я тут загулял.
В глазах его читалось другое. Он сожалел, что неосторожно показал деньги, выставил тушенку и колбасу, украденные из ротного котла. Чего там наболтает прыткий сержант? Но Борис твердо заявил:
– Пей – ешь спокойно. Я не стукач.
И презрительно глянул на каптера Аркашу Сомова, рассолодевшего, губастого. Тот стоял рядом с Зиной, жрал ее глазами и расспрашивал о подруге.
– Все будет нормально, – говорила она. – Танька тебе понравится, только сам не теряйся.
– Уж не растеряюсь, – хвалился Сомов. – Я такой.
На сержанта Ходырева они не обращали ни малейшего внимания, будто он пустое место. А между тем, он единственный из всех троих активно воевал, за что снова получил сержантское звание и стал помощником командира взвода. Оказывается, проходимцы ценятся гораздо выше.
Борис медленно шел вдоль улицы, злой и взъерошенный. Сомов, осужденный на два месяца штрафной роты, пришел недели полторы назад. Служил связистом, сбежал с поля боя и едва не угодил под расстрел. Потерянный и заискивающий, он стоял тогда перед Ходыревым и послушно кивал, слушая инструктаж.
– Так точно, товарищ сержант… не подведу… слушаюсь.
Старшина Глухов признал в новичке земляка и взял к себе каптером. Великая должность. В каптерке хранится ротное имущество, часть продуктов, трофеи, личные вещи бойцов. Считай, заведующий складом – сыт, пьян и нос в табаке. За считаные дни Аркаша Сомов преобразился, потухшие глаза приобрели живой блеск, ноги в крепких сапогах ступали уверенно. Он покрикивал на рядовых и перестал есть щи из селедки. Видать, хватало чего получше. Почему везет таким никчемным людям, а сержант Ходырев, воевавший и не прятавшийся за чужие спины, должен слоняться, как неприкаянный?
Борис со злостью вспомнил червонцы, которые доставал без счета старшина. У Ходырева имелось всего двести рублей, на которые ничего не купишь, разве что стакан семечек. С такими невеселыми мыслями Борис уткнулся в обрыв. Село здесь кончалось, внизу расстилалась лесная пойма, виднелись озера, а километрах в двух – голубая лента Волги. Ветер срывал с одинокого тополя желтые листья, они кружились, падали на бревна, сложенные за плетнем. Борис закурил и стал уныло рассуждать, что сам он такой же одинокий, как этот тополь, и дни летят, как сухие листья.