Штрафники Сталинграда. «За Волгой для нас земли нет!»
Шрифт:
Командир батареи Саша Бызин схватился с бронетанковым отрядом врага, сумел подбить две машины. Это оказалось нелегким делом, батарею в конце концов уничтожили. Он никак не мог понять смысл явной лжи. Двумя маломощными неуклюжими ружьями невозможно нанести врагу такие потери. Ну, а если где-то есть подобные былинные герои, то Бызина надо списывать к чертовой матери, как никудышного артиллериста.
Он не выдержал и рассказал о том, как сражалась его батарея. Немцы не подставляют свои машины под выстрелы, умело маневрируют, возможно, побаиваются, но тактическое
– Помогало, – сдержанно усмехнулся Воронков и поднял палец, – а сейчас не очень-то помогает.
Он оставил газеты и ушел. Уголовники собрались в кучку и негромко переговаривались. Вожаки сидели в землянке-гауптвахте, часовые никого к ним не подпускали. Приняли махорку для передачи, но хлеб и сало передать отказались.
– Командир роты запретил. А ну, не лезь, нам приказано стрелять, если что…
Иван Андреевич Стрижак уже забыл, когда ночевал в штабе армии. Ему постоянно давали новые поручения, а сегодня объявили – штрафная рота будет переброшена к подножию высот возле поселка Дубовый Овраг для нанесения контрудара. Ему предстояло сопровождать роту и проследить за выполнением приказа.
От Дубового Оврага расстояние до южной окраины Сталинграда составляло всего пятнадцать километров, можно сказать, ближние подступы. Обстановка в городе оставалась непонятной, газеты твердили одно и то же, Сталинград героически сражается, успешно отбивает атаки противника, нанося ему большие потери.
Однако майор владел более полной информацией. Вот уже две недели подряд немцы ведут наступление в северной части города, протянувшегося вдоль Волги на пятьдесят километров. Контратаковать на территории Сталинграда наши войска не могут. Негде развернуться, полоса обороны составляет 200–300 метров. Чтобы в очередной раз ослабить вражеский напор, принято решение нанести удары южнее города.
Рота насчитывала к тому времени четыреста человек. Стрижак вызвал к себе Елхова и ознакомил с письменным приказом по армии. Капитан бегло прочитал содержание, понял смысл и грустно покачал головой.
– Кидают, как вязанку дров в костер. Когда быть готовым?
– Автомашины прибудут в шесть вечера. Время на погрузку один час. Больных много?
– Есть несколько человек, в основном, придуриваются. Двоих я арестовал.
– За что?
– Придрался к ерунде, но оба мутят воду. Уголовники.
– Только не вешай на меня свои проблемы.
– В шесть вечера освобожу обоих, посажу в машину, пусть едут.
Обсудили детали предстоящего ночного марша, затем Елхов вернулся в роту и собрал подчиненных. Сообщение приняли по-разному. Маневич и молодые командиры взводов не скрывали возбуждения, они устали от неопределенности и давно ждали приказа о начале активных действий.
Воронков явно растерялся, приподнятое настроение взводных его раздражало. Их бросают на южную оконечность Сталинградской обороны, там никого не щадят и не успокоятся, пока роту полностью не выбьют. Бои за никому не нужную высоту под Деде-Ламином всего лишь детские игрушки по сравнению с предстоящим
Политрук едва не кинулся звонить в штаб армии. В последние дни он сумел наладить прежние связи, отвез кое-какие подарки коллегам по комсомольской работе. Там обещали при первой возможности замолвить слово перед начальником политотдела. Но в этой ситуации никто помогать не станет. Лицемерно напутствуют в бой, пожелают удачи и призовут к мужеству.
Боже мой, какая чушь! Воронков едва не хватался за голову от отчаяния. Командир четвертого взвода Федя Колчин, на которого сыпалось больше всего замечаний, гордо вышагивал и старался выглядеть выше своего мелкого роста. Крепко сбитый, широкий в груди, он напоминал Воронкову небольшого упрямого бычка и казался смешным перепоясанный многочисленными ремнями, с полевой сумкой, болтавшейся у колен.
Поправив шапку с новенькой эмалевой звездой, Колчин привязался к старшине, выпрашивая автомат. Глухов объяснил, что автоматов мало и выдаются они по личному указанию Елхова.
– Как же, – расстраивался младший лейтенант. – У меня «наган», какой с него толк.
– Дам я тебе свой автомат, – не выдержал Воронков.
– Вот спасибо, – обрадовался взводный и тут же озабоченно спросил: – А вы что, в тылу остаетесь?
– Я пойду вместе со всеми, – теряя терпение, выкрикнул политрук, – но тебе автомат нужнее.
– А запасной диск имеется?
– Ты один успей расстрелять, – вмешался старшина. – Иди, иди, почисть оружие.
Маневич и Ходырев вели себя более спокойно и занимались делами. Они сформировали новое отделение, назначив его командиром артиллериста Бызина. Затем проверили обувь, одежду и оружие. Хотя отправку на передний край ожидали, застала она людей врасплох. Обнаружилось множество досадных хозяйственных недочетов. Кроме того, Маневичу не нравились командиры отделений Мысниченко и Луговой, назначенные по инициативе Елхова.
Бывший танкист-ремонтник Максим Луговой приходил полчаса назад и жаловался на сильное расстройство желудка. Намекал, что у него, может быть, дизентерия, хотя симптомы больше напоминали медвежью болезнь, вызванную страхом. Маневич не стал его слушать и выгнал прочь.
– Штаны постирай и готовься к маршу. От боя не уклонишься, не надейся.
Луговой, раздувая буденовские усы, пошел собираться. Понял, что никакие жалобы на плохое самочувствие не помогут, а Маневич с возмущением высказывал Воронкову:
– Какой из него командир? Он уже заранее умирает. Я Сашу Бызина на отделение поставлю, не возражаете?
Воронков лишь отмахнулся. Маневич разозлился на безразличие политрука к кадровым делам и ехидно заметил:
– Сейчас все волнуются, у Лугового даже медвежья болезнь открылась. Дело нешуточное, в самое пекло бросают.
– Считай, в Сталинграде воевать будем, – поддакнул Ходырев, тоже не любивший Воронкова. – Говорят, там командиры только впереди идут, а роты до последнего человека воюют.