Штрафники. Люди в кирасах(Сборник)
Шрифт:
Хоть и поверхностное, но знакомство с группой состоялось. И Колобов заговорил о деле:
— Время уже позднее, а завтра в девять ноль-ноль мы уезжаем. Сержант Пищурин, за два часа до отхода поезда получите на складе сухой паек на всю группу и будете ответственным за питание людей в дороге.
— Есть получить завтра утром сухой паек! — встал по стойке «смирно» Пищурин.
Красовский, глядя на эту сцену, криво усмехнулся, а Шустряков удивленно раскрыл рот.
— Вы, сержант Павленко, назначаетесь ответственным за своевременное и правильное
— Никак нет, товарищ старшина. Зроблю так, шо в мягком вагоне на бархатных диванах поедем.
— Хорошо. А сейчас давайте-ка проветрим комнату и — спать. Курить в помещении запрещаю. Кому невтерпеж, пусть выходит в коридор.
— Я ж говорил, что так будет, — усмехнулся Красовский. — А ведь еще и треугольников на гимнастерку не пришпилили.
Но его никто не поддержал. Олег опять криво усмехнулся и молча отправился вслед за остальными в коридор выкурить последнюю перед сном цигарку.
Оставшись в комнате один, Колобов облегченно вздохнул, подошел к окну и настежь раскрыл его. Дневная гроза прокатилась стороной и на улице было душно. Совсем рядом в темноте натружено пыхтели маневровые паровозы. Слышался лязг буферных сцеплений, постукивание молоточков осмотрщиков вагонов. Железнодорожная станция жила своей обычной напряженной жизнью.
Николай достал из нагрудного кармана гимнастерки листок бумаги, карандаш и, сев за стол, принялся за письмо Катюше. Писалось легко и радостно. Столько больших и важных для него событий вместил в себя сегодняшний день! К нему вернулась возможность вновь причислить себя к нормальным людям и он вместе с другими скоро будет защищать Родину. Воевать он будет достойно и без оглядки, потому как знает, что дома его любят и ждут. И Обязательно к ним вернется, пусть не беспокоятся за него.
Ровные аккуратные строчки легко ложились на бумагу, и голубоглазое лицо жены неотступно стояло перед ним, заслоняя собой тетрадный листок.
Группа старшины Колобова разместилась в первом купе. В вагоне было шумно. Пассажиры, чтобы скоротать время в пути, знакомились, резались в подкидного, рассказывали анекдоты. Где-то в середине тренькала балалайка. Разбрелись по вагону и подчиненные Колобова. В соседнем купе смешил ехавших с летней практики девушек-студенток Федя Павленко. Там же находились Шустряков и Застежкин.
Олег Красовский напросился в купе к проводницам. Их было две: строгая неразговорчивая женщина лет под сорок и игривая пышная блондинка, охотно отвечавшая на шутки Олега. К ней и прилип Красовский с самого начала пути, рассчитывая, видимо, при удобном случае попытать случайного мужского счастья.
«Начпрод» Пищурин ушел в тамбур, где беспрерывно дымил махоркой, глядя на проплывающие за окном подернутые первой желтизной поля и перелески. Колобов остался один. «Следить не буду, — решил он про себя. — Кто надумал убежать,
— Ежели хотите знать, дивчата, так мий прапрадед усю жизнь воевал с турками, — рассказывал Федя, то и дело сбиваясь с русской на украинскую речь. — Есть даже его личные слова в той цидуле, шо запорожцы нашкарябали турецкому султану. Кажуть, будто он, мий прапрадед, присоветовал тому бисову султану, снявши шаровары, раздавить гузном ежака, шоб стать настоящим рыцарем.
— А откуда вам известно об этом? — спросила Федю одна из студенток.
— От ридного батька. А батьку сказывал его батько. Тому — еще один батько, а тойный батько — своему сыну. Так и до меня дошло.
— А что, вполне убедительно, — серьезно сказала другая девушка. — Вся наша история — это передача эстафеты от старших поколений младшим. И что вам еще известно о вашем героическом предке?
— Мий прапрадед рассказывал своему сыну так: «Сорок дней и ночей рубались мы с турками. Було их, нехристей, або пять тысяч, або двенадцать. А казаков запорожских — не густо. И ось, — это мий прапрадед говорил, — рубаемось мы с турками шаблюками. А я то руку обрубаю у турка, то ногу, то опять руку, то опять ногу. А головы так ни одной и не досталось, бо задним скакал на своем вороном…»
Громкий смех девушек заглушил скрип вагона. Колобов тоже улыбнулся. Подумалось, что этот весельчак Павленко и на фронте унывать не будет.
Перевернувшись на живот, Николай стал глядеть в окно, за которым обширная Раздольнинская долина уже сменилась увалами древних облысевших сопок. Вот там, за грядой, уходящей к Ханкайской долине, живет его семья. Завтра Катюша получит письмо и, наверное, прослезится. Он написал ей, чтоб ждала твердо, так как обязательно вернется с фронта к ней и деткам.
И опять ему вспомнился тот злополучный июньский день, когда он по собственной глупости так круто изменил свою жизнь. В его памяти вновь возник военный городок, раскинувшийся на северной окраине Уссурийска у подножия большой облысевшей сопки. Всего месяц служил он в этом городке, прибыв туда после излечения в омском госпитале. Быстро сдружился с ребятами. Экипаж подобрался на славу. Мечтали, чтобы их направили на Западный фронт, где уже довелось воевать Николаю.
Бригада вскоре туда и уехала, только без него…
В самом начале июня к нему подошел их взводный.
— С тебя причитается, старшина. Сейчас в штабе услышал, что дня через три-четыре бригаду отправляют на Западный фронт.
Колобов, действительно, обрадовался этому известию. Мелькнула надежда: может, где со старыми однополчанами доведется встретиться. И попросил взводного командира отпустить его на сутки к семье.
— Тут рядом, я мигом обернусь. Когда еще такой случай представится. Жену с прошлой осени не видел, а она вот-вот родить должна.