Штрафники
Шрифт:
– Оставь, пожалуйста! Да что ты всех выгораживаешь? Я, значит, прав. Фисюк прав. Особист прав. Все правы, а ты почему-то не полетел..
Тимофей притих, хотел уйти, но рука Глебика, лежавшая на его плече, тяжелая.
– Ты ешь, ешь!
– пробурчал Глебик. И, подперев щеку рукой, продолжал глядеть своими добрыми глазами на Гонтаря.
А Гонтарь вдруг тихо, напряженным шопотом: - А со Степой что? Куда его портрет дели? Что я, не понимаю?! Почему так?! Почему, чтобы о Степане узнать... о тебе узнать... к нам не пришли? Не спросили... Как нажимать
Братнов: - Будет, Игорь!..
– Что значит будет? Знаешь, кто они? Шаманы!.. Объявили свои бумажки святыми угодьями, никто не подходи... Верно, Санчес?
Глебик (умиротворенно): - Хорошо сидим!
А Санчес молчал, ковыряя вилкой нетронутую еду.
Гонтарь: - Молодец, Санчес! Верно говорят, человеку научиться говорить нужно два года, научиться молчать - вся жизнь..
3
Он хотел еще что сказать, но Братнов опередил его.
– Ребята, а что ж это мы?.. Хотели тогда Санчесу на козу собрать...
Глебик; - На козу - это правильно!..
– Он снял с подушки наволочку и сунул ее в руки Тимофея: - Держи!
– Достав из кителя пачку сторублевок, кинул в наволочку.
Летчики оживились. Каждый бросил в наволочку по пачке сторублевок. Поостыв, Гонтарь взвесил наволочку на руке: - А хватит?
Глебик: - Ребята добавят. Пошли, Тимоха...
...Тимофей и Глебик вскоре возвратились к столу с полной наволочкой. Братнов вглянул на наволочку: - Ну, дело... Куда ее девать?
Глебик (Тимофею): - Пусть у Тимофея и будет. Он парень грамотный.. Ты до десяти считать умеешь? Будешь у нас госбанк...
...Ночь. Тихо. Только где-то стучит "движок". Тимофей не спит. Осторожно повернулся на бок. Взгляд его упал на два мешка - солдатский Братнова и наволочку с деньгами. Он долго смотрел на них. Наконец, с усилием сомкнул глаза. В темноте скрипнули братновские нары. Тимофей снова открыл глаза.
Братнов развязал свой мешок, достал мятую тетрадку, полистал ее. Вложил ее в конверт из оберточной бумаги. Надписал.
– Тимофей, - позвал он.
– Не спишь?
– Он подошел к Тимофею, сел возле него.
– Вот, посмотри!
– и сказал очень серьезно, как равному: -Слушай!.. Ну, словом, всякое может быть. Если что... вот этот конверт, запомни. Это важно... тут... в общем... расчеты одной важной штуки. Адреса моих учителей... Где они сейчас?.. Война. Короче. Если что... сохрани... Кладу сюда.
– И, отвернув матрац Тимофея, он положил под него конверт. Тимофей внезапно сел и как-то дико посмотрел на Братнова.
Братнов: - Что с тобой?
Тимофей: - Меня в шею надо... Я говорю ему: "Не буду фискалом". А Фисюк мне: "А знаешь где Овчинников сейчас?! На Луостари. У немцев... Ты, говорит. Комсомолец!"
Потом про вас... Меня в шею надо! Не давайте мне! Ничего! И это!.. И это! Все заберите!
– он отвернулся от Братнова, уткнулся лицом в подушку.
Братнов (поднял его за плечи): - В чем дело, Тимофей?!..
Шумные, вразброд, аплодисменты.. На фюзеляже самолета Гонтаря выводят первую зведочку с белой "полярной" каймой. И хотя сегодня холодно и сырой туман почти срезает высокие кили самолетов, все радостно возбуждены.
И Фисюк, стоявший перед строем, тоже улыбался. Летчики аплодировали, может быть впервые после начала войны.
Замыкал строй Братнов. Он тоже аплодировал. Из тумана, позади строя, вынырнул, как всегда, озабоченный чем-то Смит. Но тут же куда-то исчез... Аплодисменты прервал тарахтящий звук идущего на посадку самолета.
Фисюк (оглянувшись на этот звук): - Ну, Командир!..
Кабаров попытался приподнятьсн и тихо:
– Ребята, бывает, с первого шага споткнешься и думаешь: так и будешь хромать... всю жизнь... Мы пошли! Как это важно!...
– Он посмотрел на Братнова, улыбнулся ему через силу. А остальные замерли, переглянулись.
Наконец, "Виллис" с Кабаровым тронулся, и Фисюк отдал честь, идя за машиной и не отрывая ладони от шлема на голове. Не сразу опустил руку. Наконец, вернулся к летчикам, хотел им что-то сказать, но запнулся. Братнов перехватил его встревоженный взгляд. От посадочной полосы бежал старшина Цыбулька, подлетел к Фисюку и шепнул ему:
– Комиссия!
В тумане уж виднелись приближающиеся фигуры. Фисюк беспокойно скользнул взглядом по строю и заспешил навстречу прибывшим, сверкнув в улыбке своей металлической челюстью.
И тут произошло непредвиденное. Привлеченный аплодисментами, Смит семенил к летчикам. Похоже, уроки не пропали для него даром: он озабоченно подошел к строю, встал на его левый фланг замыкающим, повернулся и, отдав ластом приветствие, громко крякнул. Фисюк задохнулся:
– Это что еще? Убрать немедленно!.. Старшина кинулся к Смиту: - А ну, давай-давай-давай, - и стал подталкивать его под зад. Смит зашипел на старшину, обежал вокруг него и снова встал в строй.
Летчики стояли, как сфинксы. Старшина растерялся: - Товарищ полковник! Он не идет...
– Разрешите я?
– Это сказал Братнов, который, наверное, один во всем строю смотрел не на Смита, а на растерявшегося Фисюка.
– Да-да, - торопливо разрешил Фисюк и поспешил навстречу прибывшим. Братнов подошел к Смиту и сказал ему: - Смитюха, ну чего ты? Идем... И Смит покорно пошел за ним. И так они шли, удаляясь, по аэродрому, две маленькие сутулые спины: Смита и Братнова, и летчики провожали их взглядами, пока те не скрылись в тумане...
...Взлетает самолет. Братнов провожает его взглядом.
...Взлетают второй. На фюзеляже машины красуются уже три звездочки. Поодаль от летной полосы маленькие одинокие фигурки Братнова и Смита.
...Мы снова в отсеке Фисюка. Открытая кованая дверца сейфа частично скрывает фигуру Фисюка, и он среди железных шкафов и груды личных дел, заваливших стол, кажется попавшим в капкан.
Стук в дверь. Фисюк подобрался, и поспешно спрятав начатую бутылку коньяка в сейф: - Войдите!
Вошел Братнов: окинул взглядом и стол с делами, и стаканчик с коньяком на донышке, и помятое, осунувшееся лицо Фисюка: