Штуцер и тесак

Дроздов Анатолий Федорович

Блин! То мозоли им выводи, то песенки пой. Скоро танцевать заставят. Тут сведения стратегической важности, а из меня шута делают.

Офицер отконвоировал меня к уже знакомому особняку, но завел не в кабинет, а в большой зал, посреди которого стоял накрытый белоснежной скатертью стол, уставленный блюдами и бутылками. Вокруг сидели люди с эполетами и орденами на груди. От их блеска у меня зарябило в глазах. Все ясно: Багратион устроил обед для своих генералов и, угостив боевых товарищей, решил побаловать их музычкой.

– Проходи, Руцкий! – сказал командующий

после моего приветствия. – Присаживайся.

По его знаку лакей подал мне стул.

– Донесли, что вчера в ресторации пел о героях Фридланда и Прейсиш-Эйлау, – продолжил командующий. – Хвалили. Мы хотим послушать. Так, господа?

Он обвел взглядом генералов. Те закивали.

– Приступай! – кивнул Багратион.

Я кивнул и положил пальцы на струны.

– Вы, чьи широкие шинели, напоминали паруса…

Слушали меня молча. К окончанию песни я увидел, как влажно заблестели глаза у сидевшего напротив генерала. Кто это? Раевский, Васильчаков, Колюбакин? Не знаю. Мне поаплодировали, правда, «браво!» не кричали.

– Это тот самый лекарь, который служил у маршала Виктора и советовал не искать Бонапарта в поле, а готовить Смоленск к обороне, – сказал Багратион, когда хлопки стихли.

– Французский подсыл! – буркнул генерал с завитыми кудрями и единственный из присутствующих с усами. Кавалерист [89] .

– Думай, о чем говоришь, Василий Дмитриевич! – возмутился Багратион. – Крест на его шее видишь? Вчера лично повязал. Я, что, по-твоему, шпионов награждаю?

– Не подсыл, так обожатель узурпатора, – не сдался генерал. – Все равно не наш.

89

Усы в русской армии того времени разрешалось носить только кавалеристам. Эту привилегию чрезвычайно ценили. Денис Давыдов, к примеру, отказался от генеральской должности, когда узнал, что придется сбрить усы.

– А то, что он песню, которая русских офицеров прославляет, сочинил – это как? – нахмурился Багратион. – Ведь сам? – посмотрел на меня.

– Так точно, ваше сиятельство, – соврал я.

– Если наш, пусть про казаков споет! – ответил кудрявый и победно подкрутил ус. – Тогда и поверю.

Теперь ясно: Иловайский. Командующий отрядом казаков во 2-й армии.

– Что скажешь, Руцкий? – посмотрел на меня Багратион.

– Специально для героя Фридланда, Шумлы и его отважных казаков, – поклонился я.

Под зарю вечернюю солнце к речке клонит, Все, что было – не было, знали наперед. Только пуля казака во степи догонит, Только пуля казака с коня собьет…

Я увидел, как поползли вверх брови на лице Иловайского. А то! Это не про Дон-батюшку ныть. Врач, который на станции скорой помощи работал, сочинил.

Из сосны, березы ли саван мой соструган. Не к добру закатная эта тишина. Только сабля казаку во степи подруга, Только сабля казаку в степи жена…

Упоминание шашки я благоразумно опустил. Оружие казака в этом времени – сабля, шашку примут на вооружение много позже. К окончанию песни Иловайский стал прихлопывать ладонью по столу в такт мелодии, от чего стоявший у его тарелки бокал с вином подпрыгивал и норовил упасть.

– Любо! – закричал после того как я смолк. – Вот что, Петр Иванович! Отдайте мне этого певуна!

– Что значит: отдайте? – возмутился Багратион. – Он, что, крепостной? Между прочим, сын князя Друцкого-Любецкого. Бастард, потому и фамилия сокращенная. Да и что ты будешь с ним делать, Василий Дмитриевич?

– Как что? – удивился Иловайский. – Коня дам, саблю, в сотню определю.

– В седле княжич, как собака на заборе. О саблю твою порежется или коню уши отрубит, – сообщил Багратион под смех генералов. – Руцкий хоть и отменный боец, но в пехоте. Еще более полезен этим, – генерал постучал себя пальцем по лбу.

– Тогда так!

Иловайский встал, подхватил так и не упавший бокал с вином и подошел ко мне. Я вскочил.

– Прими, княжич, из моих рук, – генерал протянул мне бокал. – И не держи обиды. Пришлю к тебе казака – пусть слова спишет. По сердцу мне твоя песня!

– За победу русского оружия и погибель супостата! – провозгласил я, приняв бокал. Осушив, жахнул о пол. Жалобно зазвенели, разлетаясь, осколки стекла.

– Любо! – одобрил Иловайский. – Теперь вижу, что наш. Еще про казаков споешь?

– Про кавалеристов, – предложил я.

– Давай! – согласился он.

И я дал. Покончив со своим небогатым репертуаром, встал и поклонился:

– Больше песен нет, ваше сиятельство. Не сочинил еще.

– И без того потешил, – улыбнулся Багратион. – Так, господа?

Генералы закивали.

– Тогда разрешите откланяться.

– Погоди! – остановил князь. – Скажи при всех: нам не стоит искать встречи с Бонапартом?

– Зачем? Он сам придет. Я не генерал, ваше сиятельство, и даже не офицер. Но даже мне ясно, что лучше встретить неприятеля за каменными стенами, чем в чистом поле. Смоленск не раз преграждал путь врагам к Москве, пусть и Бонапарт обломает об него зубы.

– Не велика честь отсидеться за стенами! – буркнул Иловайский. – То ли дело в поле!

Он сделал жест, будто рубит саблей.

– Разрешите, ваше сиятельство? – посмотрел я на Багратиона. Тот кивнул. Я повернулся к Иловайскому.

– Мало толку сгинуть в поле, если враг затем пройдет по нашим трупам к Москве. Честь в том, чтобы нанести ему поражение или заставить топтаться у Смоленска. Бонапарту все равно конец. Начав войну с Россией, он совершил самую большую ошибку в своей жизни. Скоро мы выбросим его за пределы Отчизны, а затем пойдем на Париж. И вот тут пригодятся солдаты, которых сбережем от напрасной гибели.