Штукатурное небо. Роман в клочьях
Шрифт:
К утру природа угомонилась. Бог знает, где бродил Владимир, коротая эту страшную ночь. Вид замерзшего на российских просторах негра был бы смешон и трагичен, поэтому он просто шёл, уже не останавливаясь ни на секунду, и к первой электричке оказался на какой-то неведомой станции. Просто шагнул в открытые, будто бы для него двери, и в изнеможении упал на скамейку абсолютно пустого вагона.
Владимир с Мариной стояли на дне огромного и глубокого оврага. Было уже темно, лишь фонари, горевшие на проезжей дороге, едва доносили свой мерцающий свет, отражавшийся от соседних сугробов. Вдалеке проезжали запоздалые машины. Город был вымершим после праздника, и только с покатых склонов оврага на детских санках и больших алюминиевых
Владимир хватал Марину за рукав, она вырывалась и успевала отбежать на несколько шагов прежде, чем он не останавливал её снова. От волнения он потерял дар русской речи и уже просто кричал что-то на своем французском. Среди общего гама внятно можно было различить только одно – «МЕТЕЛ» – слово, которое он повторял стократ, и которое хоть как-то связывало его пассажи с событиями минувшей ночи.
Когда Марина поняла, что вырываться и убегать бесполезно, она приложила свою заснеженную варежку к его губам и тихо сказала:
– Прости, ничего больше не будет. Ночью я была с женщиной. Не знаю кто из вас двоих теперь для меня важнее… Если ты меня еще хоть раз тронешь пальцем, я закричу и позову на помощь.
Владимир остановился. Марина подождала с минуту. Потом развернулась и пошла в ту сторону, где вдалеке ровно светилась красная буковка «М».
Друзья Владимира, заподозрив недоброе, все утро стучались в его дверь, двери никто не открывал. Дверь взломали. Владимир лежал совершенно пьяный, накрытый с головой одеялом. Когда одеяло сдернули, пришедшие, взглянув на него, на мгновение отшатнулись. Владимир был бел как они.
В клинике, куда его поместили, врачами был поставлен диагноз – витилиго – болезнь пигментации, которая случается порой и на нервной почве.
Через несколько недель Владимир забрал свои документы из Университета и белым вернулся на родину.
Павел Исаевич.
– Смешно! И трижды наивно, когда человек о себе пишет. Писателем что ли себя воображает. Обороты такие заумные использует. В жизни бы так не стал разговаривать.
Пётр Исаевич.
– А почему Вы решили, что это кто-то о себе пишет? Эфиоп какой-то приехал в Москву учиться, а вместо учёбы его на женский пол потянуло. Мораль – не гонялся б эфиоп за… Ну и так далее по тексту…
Павел Исаевич.
– Тут вообще про эфиопа ни слова не было!
Пётр Исаевич.
– Как не было?! Дайте! Вот же чёрным по белому – из республики такой-то!!!
Павел Исаевич.
– Вот именно – чёрным по Белому! Вы между строк читать не пробовали?! Тот, кто это написал – белый как июньская ночь на Балтийском заливе! А всё остальное наполовину выдумка. Удивительно всё-таки…
Пётр Исаевич.
– Ничего удивительного я здесь не наблюдаю. Все это с таким прицелом пишется, чтобы потом кому-нибудь на глаза попалось, что-де недооценивали мы этого человека, а он вон какой глубокий и складный, оказывается.
Павел Исаевич.
– Ну, что вы, Петр Исаевич, гнусную подоплеку во всём ищете. Может человек только, когда за ручку берется, думать всерьез начинает, осмыслять и по полочкам в своей голове раскладывать, а до этого все наперекосяк и руины вокруг. И ветер.
Пётр Исаевич.
– Хорошо, что вы уже больше не пишете, а то от вашей фигуральности
Глава 19
Азбука вкуса
Сегодня ночью мне приснился петух. Он что-то зарывал или разрывал своими лапами в песочнице на детской площадке. Качался на качелях. Взбирался по горбатой лесенке. Деловито и молча ходил туда-сюда по закрепленному в центре бревну, то опуская, то поднимая его с разных сторон. Когда раздалось – «ку-ка-ре-ку!» – я проснулся.
К чему снятся петухи? Я справился у разных людей. Пролистал на лотках у метро всевозможные «Сонники». Ни одна из версий не совпадала друг с другом. Я буду придерживаться своей – это, наверное, к пожару. В доме напротив часа через два, после того как я проснулся, сгорела трехкомнатная квартира. К счастью, никого из жильцов в эту ночь там не оказалось. Когда подъезжала пожарная, я стоял у окна в халате и смотрел, как полыхает крыша – квартира была на последнем этаже. Это продолжалось минут 20–25. За это время я успел вспомнить много всякой ерунды, например, что в детстве я не любил вафли, овсяную кашу, зефир и сыр с крупными дырками. Вспомнил, как в детском саду мой пятилетний «сокашник» давился овсянкой с собственной рвотой, чтобы не отругала какая-то «баба Маня».
Потом до полудня спал.
Мы с мамой возвращались из детского сада. Я держал ее за руку и прыгал в своих дурацких сандалиях, минуя желтые круги от вечернего солнца на майском асфальте, пока мое внимание не привлек сосед в ситцевой рубашке с карманами (из дома напротив), который нес в обеих руках два коричневых бумажных пакета, в каких раньше продавали на развес крупу, конфеты и сахар. В пакетах кто-то пищал. Я остановился, а он, как будто хвастая, нагнулся ко мне и, улыбаясь, показал их содержимое. В одном и в другом, взбираясь друг на друга маленькими розовыми лапками, барахтались штук десять пушистых цыплят. От удивления я открыл рот и, забыв, что я со старшими спросил – сколько стоит? Сосед рассмеялся и сказал – по пятачку! До школы мне было еще два года, но каким-то странным образом я подсчитал, что если взять трех, то это будет все равно, что три раза проехать на метро или слопать одно мороженое, а взамен получить что-то нежное, живое, дрожащее. Обо всем этом я думал пока мы не зашли домой, и уже тут я применил всю силу своего убеждения, чтобы осуществить этот внезапно поразивший меня план. Странно, но, сколько я себя помню, так я не выпрашивал даже разборных индейцев в «Детском мире», которые появились в то время, как великий дефицит! Вес был взят! И, приблизительно, через час мама принесла мне в ладошках, сложенных лодочкой, три желтых и глупых шарика. 15 копеек! Все они немедленно, по совету бабушки, были помещены в коробку из-под обуви «ЦЕБО», выстланную какой-то старой бумагой, и поставлены в туалет/ванну – у нас был смежный санузел. Пока меня не загнали спать, я сидел перед этой коробкой на корточках и мешал чистить зубы и справлять перед сном свою нужду всему семейству. Не мог оторвать глаз. Все это было мое!
По-моему, мне ничего не снилось, но когда я проснулся и в одних трусах вышел в коридор, бабушка крикнула мне: – Санька, ну-ка иди-ка сюда!
Возле обувной коробки на обрывке жирной магазинной бумаги лежали мертвыми два цыпленка (как это могло случиться! я же сам кормил их вареными желтками!). Уцелевший цыпленок, как сумасшедший, бегал по коробке из угла в угол. Когда он подрос, и стало понятно, что это мальчик, его назвали Петя.
Великое качество человека – оригинальность! (если оно есть), которое делает его объектом всеобщего внимания, обсуждения (восхищения или осуждения – не важно). Особенно оно спасительно для людей, остро ощущающих одиночество, будь то натуры творческие или просто эмоционально неуравновешенные. Все это с избытком я испытал на себе, еще вполне не осознавая его величие. Но всякий раз, выходя с бабушкой гулять во двор, я расстраивался, если там не было «зрителей», то есть соседей.