Штурман дальнего плавания
Шрифт:
— Это уж позвольте нам знать. Результаты этой работы налицо. Поняли?
— Но ведь не все можно сделать своими силами. Это вы, надеюсь, понимаете?
— Мы с вами еще побеседуем отдельно, товарищ Микешин. Вам многое станет ясным. Откровенно говоря, — Уськов доверительно наклонился к Микешину, — я вам, как члену партии… Капитан здесь слабоват…
Микешин молчал. Уськов понял, что штурман не хочет продолжать разговор. Он закряхтел и с трудом вылез из-за стола: проход между диваном и столом был узок.
— Когда освободитесь, зайдите ко мне, — официально-приказным тоном сказал замполит и, сняв с вешалки
Микешин принял вахту, когда «Унжа» проходила мимо Кронштадта. На мостике суетился маленький шарообразный человек с мясистым носом, с черными навыкате глазами, в старенькой шинели и морской фуражке, надвинутой на самые уши. Он бегал пеленговаться на главный мостик, поглядывал на термометр, спешил в рубку, снова выбегал на мостик. Увидя Микешина, он радостно закричал:
— Вот и познакомились! Юрий Степанович Шалауров — старпом. Здравствуйте, «с'eконд»! [5] — и он крепко пожал Микешину руку. — Вот на кораблик попали, а? На две вахты придется…
Не закончив фразы, Юрий Степанович бросился к фальшборту мостика, перегнулся через него и сердито крикнул:
— Костя, полубак скатывал, а за кнехтами мусор оставил! Отсюда видно.
— Есть, Юрий Степанович. Сейчас уберем! — раздался снизу веселый голос.
5
«Второй» (англ.), т. е. второй помощник капитана.
— Так вот, я и говорю, на две вахты придется… — продолжал начатую фразу Шалауров. — Ну, ничего. Перетерпим. А вчера, когда вы пришли, я спал как убитый. Кутнули немного с приятелями. Встретились после многих лет разлуки. Голова побаливает…
Микешин почувствовал симпатию к этому живому, разговорчивому человеку.
Юрий Степанович сдал вахту. Он потоптался еще несколько минут на мостике, переговариваясь с боцманом, который вместе с двумя матросами скатывал палубу. Потом зашел в рубку, взял теплые рукавицы, лежавшие на диванчике, и попрощался:
— Пойду посплю пару часиков, а потом канцелярией займусь. Все грузовые документы у меня. Счастливо!
За штурвалом стоял высокий худощавый матрос с задумчивыми большими карими глазами и сосредоточенно смотрел на компас.
— На румбе? — спросил Микешин.
— Двести семьдесят три, — громко и четко ответил матрос.
Микешин проверил курс, взял пеленги. Все было правильно. Он вышел на мостик. Шел редкий снег. Море было спокойное, серое. Впереди неясным горбылем чернел остров Гогланд. Из трубы «Унжи» вырывался густой дым; он уходил за корму, ревел и прижимался к воде. Видно, кочегары шуровали вовсю.
Через час Микешин два раза свистнул. На мостик прибежал матрос в высоких резиновых сапогах, в мокрой штормовой куртке.
— На лаге шестьдесят три и ноль. Вы разрешите, товарищ второй, не меняться на руле? Пусть Оленичев стоит. Я уже совсем мокрый. Зачем ему тоже мокнуть?
Микешин разрешил.
— Что делается! — восхищенно продолжал матрос. — Боцман озверел. Не я, говорит, буду, если «Унжа» не стянет блестеть. Сказал, что дотемна не отпустит, — народу-то не хватает. Хотя и холодина, а мерзнуть не дает. Будьте здоровы! — И,
— Витька Баранов. Вот трепло! — усмехнулся рулевой. — Покоритель дамских сердец. В Ленинграде по нем все официантки плачут. Поет здорово, но и работать может… когда захочет. Плавал я с ним раньше. Знаю…
Микешин подсчитал скорость. «Унжа» шла плохо: семь с половиной узлов. До Лондона, если пойдут через Кильский канал, тысяча двести миль. Долгий путь…
На палубе было шумно, шла уборка судна. Игорю стало весело. Всегда становится приятно на душе, когда моется судно. Стоит пароход в порту — грязный, неопрятный. На палубе нагромождены лючины, бимсы, какие-то доски, обрывки концов. Все засыпано густой угольной пылью. Если притронешься к чему-нибудь — руки становятся черными. Даже в пищу попадают мелкие угольные крошки. От них никуда не денешься, когда огромные ковши сыплют уголь в бункера. Надстройки из белых превращаются в серые. Подошвы ботинок еще долго оставляют грязные следы.
Но все меняется к моменту отхода судна из порта. Трюмы аккуратно закрыты брезентами, стрелы опущены, валявшиеся концы подобраны, ненужные доски свалены на берег. Раздается долгожданная команда: «Воду на палубу!» — и вдруг по всему судну раздается шум. Это прозрачная, чистая вода из нескольких шлангов упругими сильными струями бьет в надстройку и палубы. Она победно шумит, урчит, шипит, пенится и смывает всю грязь. Пройдет несколько часов, и пароход становится нарядным и свежим, как будто он надел чистый, выходной, костюм.
Неожиданно Микешин услышал голос Шалаурова. «В чем дело? Ведь старпом ушел спать». Игорь перегнулся через планширь и увидел Шалаурова, утопающего в огромных резиновых сапогах, плаще и зюйдвестке, со шлангом в руках. Он скатывал надстройку, а боцман и курчавый седой матрос терли ее щетками.
«Молодец! Работает вместе с командой…» — с уважением подумал Микешин о старпоме.
Когда подходили к Гогланду, на мостик поднялся капитан. Он был все в той же канадке и ушанке, но лицо его переменилось. Оно как-то помолодело, — то ли от того, что было чисто выбрито, то ли от свежего ветра. И глаза его, показавшиеся Микешину такими усталыми и безразличными вчера в кают-компании, теперь смотрели совсем по-иному. Теперь это были серьезные и уверенные глаза капитана. Засунув руки в боковые карманы, Галышев то поворачивал голову направо и налево, то задирал ее к небу. Прислушивался. Это капитан «нюхал погоду». Он взял бинокль и долго рассматривал горизонт. Микешин из крыла наблюдал за Галышевым. Он заметил, что из-под ушанки выбиваются светлые с проседью волосы, что на лбу у капитана маленький белый шрам, а глаза не серые, как показалось вчера при слабом электрическом свете, а голубые.
Наконец Галышев обернулся к Микешину и с улыбкой спросил:
— Идет старушка?
— Идет, Михаил Иванович. Плохо только. Семь с половиной…
Капитан перестал улыбаться и озабоченно сказал:
— Маловато. В шторм трудно придется. Хорошо, если бы его совсем не было.
На траверзе Гогланда Галышев повернул на другой курс, но с мостика не ушел. Он надвинул поглубже шапку и принялся молча ходить по мостику. Иногда он заглядывал в рубку, мерил циркулем на карте какие-то расстояния и что-то напевал.