Штурман дальнего плавания
Шрифт:
Прошел час, а капитан не сказал Микешину ни слова. Сначала Игорь не обратил на это внимания, но потом молчание стало тягостным. Казалось, что Галышев чем-то недоволен. Микешин проверил свои определения и записи, заглянул в компас к рулевому. В штурманской рубке никакого беспорядка он не заметил. В чем же дело? Прошло еще полчаса, а Галышев, заложив руки за спину, методически ходил по мостику от борта до борта. Наконец Микешин не выдержал и подошел к капитану. «Что особенного? Спрошу. Пусть скажет», — подумал он.
— Простите, Михаил Иванович, мне кажется, вы чем-то недовольны?
Галышев удивленно посмотрел на Микешина и
— Не обращайте на меня внимания, Игорь Петрович. У вас все в порядке. Это я размышляю. Думаю о своих делах. Такая у меня дурная привычка — думать и ходить. А если я буду недоволен чем-нибудь, то скажу. Договорились?
Вахта прошла спокойно. Через шесть часов на мостике снова появился Шалауров и шумно приветствовал Микешина.
— Значит, первый почин сделан. Где наше место? Ясно. Можете отдыхать… Все-таки паршиво идти на две вахты. Правда?
— Вы, Юрий Степанович, сами не отдыхали, а мне советуете.
Шалауров смутился.
— Понимаете, какое дело: команда неполная. На палубе всего три человека. Так они целую неделю будут судно мыть. Вот я и решил немного помочь им. После этой вахты сразу пойду спать.
Пожелав Шалаурову всего хорошего, Микешин спустился с мостика. Команда мыла надстройку. Боцман хмуро взглянул на Игоря, отвернулся и даже не посторонился, чтобы дать ему пройти.
«Не забыл вчерашнего «банщика»… Ничего, посердится и перестанет», — подумал Микешин, переходя на другой борт.
Погода стояла хорошая, и, если б не постоянные неполадки в машине, рейс «Унжи» ничем не отличался бы от обычных. Механикам приходилось очень трудно. Они почти не бывали в кают-компании, а если появлялись к обеду и ужину, грязные и усталые, то наспех глотали еду и снова надолго исчезали.
Старший механик после замечания Уськова обедал в столовой команды. Он весь сморщился и похудел. Тонкая старческая шея торчала из ватника, напоминая ощипанную шею петуха.
Галышев, как-то встретив его в столовой, удивленно спросил:
— Алексей Алексеевич, что это вы тут? Шли бы в кают-компанию.
Стармех отвел глаза и сердито ответил:
— Михаил Иванович, мне переодеваться некогда, а слушать замечания этого… не желаю.
— Глупости. Ходите так. Я разрешаю.
— Не буду. Вообще я его видеть не хочу, — упрямо сказал старик. — Мне тут спокойнее.
Галышев пожал плечами и укоризненно покачал головой.
Микешин избегал долго засиживаться в кают-компании и, пообедав, уходил к себе или шел на корму в столовую команды. Кают-компания, место, где так любят провести свободные часы моряки, где ведутся разговоры о прошедших плаваниях, рассказываются смешные случаи или решаются серьезные судовые вопросы, пустовала. Она не объединяла командный состав «Унжи», как это бывает обычно. В кают-компании часами рассиживались Уськов и радист, остроносый, похожий на лисичку юноша хилого телосложения. Микешин часто видел его и Уськова вместе.
Обычно Уськов говорил, а радист согласно кивал головой.
В столовой было веселее и непринужденнее. Микешин очень быстро познакомился и сошелся с командой. Только боцман Кириченко демонстративно не замечал Игоря.
Микешин с любопытством наблюдал за этим человеком. Костя был из крымских рыбаков. В жилах его, как он говорил, текла греческая кровь. Своим внешним видом он опровергал обычное представление о боцмане, складывающееся у людей по прочитанным
Молодой, высокий, загорелый, с тонкой талией и широкими плечами, Костя Кириченко совсем не походил на просоленных боцманов парусного флота. Обращался он со своими подчиненными только на «вы» и как-то особенно вежливо, что никак не подходило к его должности. Эта вежливость, в соединении с типично южным остроумием и иронией, действовала сильнее всяких разносов.
Обычно Костино «воспитание» начиналось так. Он вызывал провинившегося матроса к себе в каюту.
— Садитесь, Петров, я вас прошу, — ласково приглашал боцман.
Польщенный Петров садился.
— Скажите, мама учила вас штаны застегивать после того, как вы посидели на горшке?
Чуя в этом начале недоброе, матрос молчал.
— Наверное, учила, сознайтесь. Не скрывайте.
— Да брось ты, боцман… — смущенно бормотал Петров.
— Бедная ваша мама. Вырос у нее такой оболтус, а штаны не умеет застегнуть, — укоризненно качал головой Костя и вдруг свирепел: — Вы вот работали на спардеке, разбросали все и не убрали за собой… Быстренько, я вас прошу, пойдите и наведите порядочек.
— Я уж помылся, боцман. Сейчас ужин. Завтра уберем. Не пойду я…
Глаза боцмана начинали сверкать недобрыми огоньками. Он сжимал плечо матроса и шепотом выдыхал:
— Ну!.. Я вас очень прошу.
В этом «очень» чувствовалась угроза. Матросы боцмана побаивались.
Костя не обладал выдающейся физической силой, но артистически дрался. Все знали, что он не забывает обид, и… «как бы чего не вышло» на берегу.
С малых лет Кириченко жил у моря и, будучи еще мальчишкой, прекрасно управлял парусной шаландой. Девять лет он работал на судах дальнего плавания. Однажды его уволили из Совторгфлота за то, что он повздорил с начальником отдела кадров, бюрократом и чиновником, и в порыве ярости, возмущенный несправедливостью, выплеснул на него чернила. Он «бичевал» [6] несколько месяцев, работая грузчиком и котлочистом.
6
Т. е. был без судна, работал на берегу (жарг.).
Костя считал себя первым боцманом в пароходстве. Он был ровесником Микешина. Обоим минуло по двадцати пяти лет. С появлением Микешина на борту «Унжи» Костя, болезненно относившийся ко всему, что могло, как ему казалось, затмить его славу, почувствовал в Игоре соперника. Тем более что даже внешне Микешин, стройный, кареглазый, с твердыми губами и носом с горбинкой, чем-то отдаленно напоминал Костю.
Микешин тоже хорошо знал свое дело. Кроме всего, он был штурманом и мог командовать даже им, боцманом. Костя свою работу любил и, надо отдать ему справедливость, знал ее отлично. Усомниться в его знании морского дела значило кровно обидеть боцмана.
Как-то Костя заосновывал шлюпочные тали. Микешин подошел к нему и заметил:
— Боцман, а в нижний блок тали продернуты неверно. Наоборот надо.
Костя вспыхнул:
— Вы еще манную кашу ели, когда я тали основывал. Поняли?
— Как знаешь. Спроси у старпома, если мне не веришь, — не желая углублять конфликт, сказал Микешин и отошел.
Через час Костя вошел к Игорю в каюту и смущенно сказал:
— Вы правы оказались насчет талей. Я проверил по книге…