«Штурмфогель» без свастики
Шрифт:
В солнечный и тихий день 30 июня 1939 года над бетонной полосой испытательного аэродрома в Ростоке пронесся с необычным свистом маленький самолетик. Он только взлетел и сразу пошел на посадку. Свист как будто захлебнулся. Кончилось топливо.
Из тесной кабины выбрался летчик, сорвал с головы шлем и ударил им по фюзеляжу.
– Я жив! — закричал он подбегающим техникам и механикам.
Тут же по полевому телефону набрали номер главного конструктора.
Хейнкель схватил трубку:
– Ну как, Варзиц?
–
– Как вы себя чувствуете?
– Я жив, жив!
– Сколько вы продержались, Варзиц?
– Пятьдесят секунд.
– Я немедленно сообщаю в Берлин, Варзиц. Приготовьте самолет к двум часам.
Хейнкель быстро связался с отделом вооружений министерства авиации и попросил соединить его с генерал-директором люфтваффе [3] , старым своим другом Эрнстом Удетом.
3
Люфтваффе — военно-воздушные силы фашистской Германии.
– Дорогой генерал! — воскликнул он, услышав в трубке ворчливый голос Удета. — Я поднял свой «сто семьдесят шестой» в воздух! Очень прошу вас сегодня же посмотреть на него в небе.
– Зачем спешить, доктор? — спросил Удет недовольно, но тут знаменитый пилот, очевидно, понял нетерпение Хейнкеля и, помолчав с минуту, бросил: — Ладно. Ждите.
Во второй половине дня Варзиц еще раз поднял свой маленький самолетик.
Машина с короткими, будто срезанными крыльями, на маленьких, как у детской коляски, шасси взвыла так оглушительно, что механики зажали уши. Огнедышащей ракетой «Хе-176» пронесся по аэродрому и взмыл вверх.
Эрнст Хейнкель, владелец и главный конструктор всемирно известной фирмы «Эрнст Хейнкель АГ», не мог скрыть своего торжества. Его реактивное детище — первое в Германии — увидело наконец небо. Он был настолько захлестнут ощущением удачи, что не заметил настроения Эрнста Удета.
Удет, хмурясь, слушал Хейнкеля и позевывал. Прославленный ас первой мировой войны уважал доктора и обычно подолгу беседовал с ним о разных авиационных проблемах. Но на этот раз он, ведающий новым вооружением люфтваффе и теснейшим образом связанный с авиапромышленниками, не хотел понять Хейнкеля, который расхвастался этим маленьким, ужасно свистящим попрыгунчиком.
Было жарко и душно. Удет изнемогал. На крепких, коротких ногах он прошелся по полосе и оглянулся на Хейнкеля. Но Хейнкель, сверкая единственным глазом, любовался полетом своего самолета. Своего. А Удет отвечал перед Герингом за оснащение всего военно-воздушного флота, и для него одного рейхсмаршал придумал и форму, и редкостный чин — генерал-директор люфтваффе.
И Удет не мог, как Эрнст Хейнкель, восторгаться этим крошечным недоноском, пусть хоть и с реактивным двигателем.
– И это все? — спросил он, когда самолетик пронесся мимо них, отчаянно тормозя.
Хейнкель с удивлением уставился на Удета. Его большой, вислый нос начал багроветь, задергалось веко кривого глаза.
– Право, доктор, вы настоящий энтузиаст. — Удет положил руку на плечо конструктора. — Но, боюсь, меня эти прыжки — вы не обижайтесь, если я назову их лягушачьими, — не привели в восторг. Впрочем, поздравьте Варзица. Он — храбрец.
– Разве вы не хотите поздравить его лично?.. Он был бы счастлив, — пробормотал Хейнкель.
– Простите, доктор. Я слишком долго ждал, когда же наконец ваш лягушонок оторвется от земли. Я спешу. До свидания.
Хейнкель неумело вскинул руку в нацистском приветствии, как обиженный ребенок, посмотрел вслед квадратной генеральской спине, резко повернулся и, подталкиваемый сухим горячим ветром заработавших винтов, по-старчески засеменил к дожидавшемуся поодаль Варзицу.
– Эти люди не заметят и божественного перста истории, — проговорил он, и Варзиц расценил эту фразу, как невольно вырвавшееся извинение.
И хотя Хейнкель мог не извиняться перед собственным летчиком-испытателем этой заранее придуманной фразой, он действительно оправдывался, что не сумел объяснить Удету невероятность происшедшего.
– Все же сегодня великий день, доктор, — сказал Варзиц.
Летчик был взволнован неожиданным доверием Хейнкеля. Эта вспышка откровенности значила для него больше, чем само участие в решающем испытании реактивного самолета. Она заслонила собой и напряжение страшного пятидесятисекундного полета, и фантастичность перспектив, открывшихся ему там, наверху.
Но Хейнкель уже понял, что в раздражении сказал ненужную, очевидно, опасную фразу.
– Я уверен, Варзиц, ОН нас поймет, — напыжившись, проговорил Хейнкель, — и ОН оценит наши усилия. Так что будем работать дальше.
Хейнкель, хотя и был уже стар, не утратил энергии. Не раз жизнь ставила его в отчаянные положения, но милостивая судьба спасала от банкротства, как это произошло в страшную инфляцию после первой мировой войны и в кризис тридцатых годов. В первый раз выручил Хейнкеля богатый поклонник авиации, во второй — советский заказ на изобретенные им катапульты и летающие лодки.
Три года назад конструктор создал двухмоторный «Хейнкель-111». Машина стала основным бомбардировщиком люфтваффе, оправдала себя в Испании. Но тут престарелого конструктора увлекла работа над реактивным истребителем. Он сделал две модели — «Хе-176» и «Хе-178». Первый истребитель — «Хейнкель-176» — он и демонстрировал генерал-директору Удету.
Однако генерал сегодня не понял Хейнкеля.
– Ну что ж, мы еще посмотрим, кто кого, — погрозил Хейнкель генеральскому самолету, уходящему в знойную дымку июньского дня.
В это время Удет, не заглянув, как обычно, в пилотскую «Зибеля», прошел в задний отсек, отделанный под «походный бар».
– Пусть штурвал берет второй, а ты приготовь мне бренди, — сказал он шеф-пилоту Паулю Пихту.
Ледяное бренди вернуло генералу утраченную бодрость. Раздражение исчезло. К тому же самолет взлетел, а в воздухе Удет всегда чувствовал себя лучше.