Шукшин
Шрифт:
А вот что рассказывал в 1982 году дядя Шукшина Андрей Леонтьевич Шукшин: «После взятия по линии НКВД в 1933 году отца Василия Макаровича, а моего родного брата, Макара Леонтьевича, Мария Сергеевна записала своих детей Васю и Наташу на свою девичью фамилию — Поповыми и запретила посещать квартиру бабушки и дедушки Шукшиных — за детей боялась. Но Вася бабушку свою очень любил и почти ежедневно прибегал к ней навестить, об отце расспрашивал. Когда Васе исполнилось 16 лет и нужно было получать паспорт, то, имея фамилию матери, спросил у нее: “А как фамилия моего отца?” Мария Сергеевна ответила: “Шукшин”. — “Вот я и буду оформлять в паспорте фамилию Шукшин!”».
Все это тоже довольно странно и вызывает множество вопросов. Что, он раньше не знал, как фамилия отца? И потом, если исходить из того, что мать боялась давать детям опасную фамилию, когда они были маленькими, то разве теперь она не должна была вдвойне за них и их будущность опасаться? И что же, согласилась или, наоборот, отговаривала его? А сам Василий Макарович? Ослушался матери или убедил
К сожалению, никто из участников той истории не пролил на нее свет, и остается только высказывать предположения, как и что произошло. Но понять это необходимо, поскольку факт перемены фамилии определил всю дальнейшую жизнь нашего героя. Неизвестно: оставь он себе фамилию Попов, стал бы он сразу столь известным на Руси, где замечательных Поповых много, а Шукшин — один?
Попробуем еще раз вернуться к очень непростой семейной ситуации Шукшиных в 1930-е годы. Никаких документов о смерти первого мужа у Марии Сергеевны не было. Рассказ о добром начальнике, давшем ей совет устраивать свою жизнь, если такой совет и последовал, никому не предъявишь и к делу не пришьешь. Таким образом, отказавшись от фамилии мужа и выйдя замуж за другого человека, Мария Сергеевна фактически от Макара Леонтьевича отреклась, и пройти бесследно это отречение не могло. Не так давно в газете «Алтайская правда» была опубликована статья научной сотрудницы музея В. М. Шукшина в Сростках Галины Андреевны Ульяновой «Редкого терпения люди», которая начиналась так:
«О, Боже, Всевышний! Тобою наказан, Тобою свободы лишен. А злыми людями был признан: “Виновен”, В Сибирь за неправду сужден…»А далее в статье следовало пояснение:
«Так напела эту грустную песню-крик души в 1995-м Маланья Ефремовна Дегтярева, жена несправедливо обвиненного и осужденного на каторгу. Ей тогда было девяносто три года, а без мужа она осталась в 1933-м, в тридцать лет, с тремя детьми на руках… После этой песни дочь Маланьи Ефремовны Анна тихонько добавила: “Они только двое в деревне фамилию-то сменили, когда мужиков загребли — мать да Мария Сергеевна…” Имела она в виду жену Макара Шукшина».
Вот так — всего две женщины в Сростках сменили фамилию, то есть развелись с арестованными мужьями. Даже если предположить, что дочь Маланьи Ефремовны ошиблась и таких женщин было больше, все равно поступок Марии Сергеевны был из ряда выходящим событием. И, может быть, поэтому Куксины вынуждены были одно время скрываться в соседнем селе, потом и вовсе попытались перебраться в город, фактически сбегая из Сросток, а курсы кройки и шитья были только предлогом.
Все это говорится отнюдь не в осуждение. Помимо того, судить здесь кого бы то ни было просто бессмысленно, вспомним, что Мария Сергеевна не любила мужа, жалела о том, что не успела с ним вовремя развестись, и можно предположить: когда шок, пережитый в связи с его арестом, прошел, это сожаление лишь усилилось. Но все же не могли простить ей «измены» ни мать, ни отец Макара Леонтьевича, и между двумя родами — шукшинским и поповским, которые и прежде-то не сильно дружили, — окончательно пролегла линия вражды. Они не общались, Мария Сергеевна не поощряла визиты сына в дом Шукшиных, так что со стороны Василия Макаровича выбор отцовской фамилии мог быть не просто жестом, но своего рода бунтом, сыновьим непокорством. Отсюда, кстати, и нелюбовь к отчиму, каким бы хорошим человеком тот ни был. Нельзя исключить того, что, будучи ребенком или подростком, Шукшин мог услышать нелицеприятные слова в адрес матери и ее второго мужа от своей шукшинской родни, от соседей, от кого угодно — деревня есть деревня, где никакой платок на чужой роток не накинешь. И позднее, не смея ни в чем обвинять мать, Шукшин не мог не размышлять над судьбой отца, а эти размышления не могли не отражаться в его прозе. Даром, что ли, в рассказе «В воскресенье мать старушка» главный герой, слепой певец Ганя, пел «про “сибулонцев” (заключенных сибирских лагерей) — как одному удалось сбежать; только он сбежать-то сбежал, а куда теперь — не знает, потому что жена его… сошлась без него с другим».
А еще в Сростках бытовала легенда, будто бы некая женщина-«сиблаговка», выпущенная на свободу, дошла до села, постучалась ночью к Шукшиным и сказала, что Макар жив и находится в лагере. Версия, что отец мог уцелеть, не был расстрелян, не погиб, очевидно, Шукшина всю жизнь мучила, как не давала покоя вообще вся эта история. Есть свидетельства о том, что, став знаменитым актером и кинорежиссером, он обращался в КГБ с просьбой показать ему следственное дело Макара Леонтьевича, но безуспешно. В книге воспоминаний Василия Белова «Тяжесть креста» встречается загадочное упоминание о некоем письме от отца, которое Василий Макарович якобы получил: «О расстреле отца он знал по рассказам матери. Таинственное, полученное однажды письмо, конечно, не оправдало его предположений о том, что оно прислано родным отцом. Этот случай он рассказывал мне несколько раз». Какое письмо, когда
Другая неясность: как все-таки смог Василий Попов получить паспорт? Учащимся техникума, тем, кто приехал из деревень, паспортов не давали. Этих мальчишек не для того учили, чтобы они потом разбежались по большой стране. Паспорт Василий Макарович получал в Сростках после отчисления из техникума. На вопрос автора этой книги о том, как Шукшину это удалось, был получен следующий ответ от сотрудницы музея в Сростках Лидии Ивановны Кулагиной: «Первый паспорт Шукшину Василию Макаровичу, по воспоминаниям жителей села, его сверстников, мать хлопотала в райкоме партии. Помог его получить секретарь райкома Доровских Федор Иванович, когда весной 1947 года Шукшин собирался уехать из Сросток (конец 1946 — начало 1947 г.). Паспорт был выдан на имя Шукшина Василия Макаровича».
Тут, конечно, возникают вопросы. Почему первый секретарь райкома партии взялся помогать обыкновенной жительнице села? Какими словами она его убеждала? Знал ли Доровских, чьим сыном был выгнанный из автомобильного техникума за хулиганство парень?
Или же Мария Сергеевна была не совсем обыкновенной?
МУЖСКОЙ МАСТЕР
Пожалуй, что да. Эта ставшая легендой женщина, в честь которой даже собираются воздвигнуть на Алтае памятник Матери, обладала помимо своих огромных душевных талантов, самоотверженности, трудолюбия, стойкости, решительности, помимо своего ведовства, дара пророческих сновидений еще и поразительным умением жить и договариваться с людьми. К этому надо прибавить и благоприятное стечение обстоятельств, связанное в том числе с домом, где она в середине 1930-х годов поселилась. Вспомним: вторую половину избы в годы войны занимал, по свидетельству Натальи Макаровны, секретарь райкома Володин. И после него там тоже жили люди, облеченные властью. Мария Сергеевна умела с ними ладить, умела понравиться, в их глазах она была вдова не расстрелянного за антисоветскую деятельность колхозника, но — солдата, погибшего на войне. Это была воистину героическая женщина, чья жизнь начиная с 1933 года, с ареста первого мужа — есть история о том, как поверженный русский человек поднимается с самого дна, тащит за собой своих детей и побеждает. И потому даже история с угарным газом, которым хотела отравиться вместе с детьми Мария Сергеевна, кажется при ее жизнелюбии и силе одновременно невозможной и весьма правдоподобной. Именно тогда, заглянув в зев смерти, она отшатнулась от нее и с того момента делала все, чтобы не просто выжить, а уйти от этой пропасти как можно дальше, спасая себя и детей, и одним из самых действенных средств ее личной материнской стратегии (без всяких кавычек стратегии) была опора на сильных мира сего, которым она умела внушить доверие.
Вот что вспоминала работница райкома партии Дарья Ильинична Фалеева: «В Сростки <я> приехала в 1945 году. Работала в аппарате Сростинского райкома партии, в отделе пропаганды и агитации. Сначала мне здесь как-то одиноко показалось. Но встретила женщину, которая работала в парикмахерской, милую, румянощекую, откровенную, доброжелательную, с которой мы сразу нашли душевный разговор. Это была Мария Сергеевна. У нее была такая привычка — во время разговора она обращалась к собеседнице мягко: “милая” — как будто теплом обдавала. С той поры я часто забегала в парикмахерскую поговорить с Марией Сергеевной».
Парикмахерская в этой истории чрезвычайно важна. Она была открыта после того, как Сростки в 1944 году стали райцентром. Мария Сергеевна устроилась туда на работу сначала техничкой, попросту говоря — уборщицей, а затем выучилась на мужского мастера (вообще тяга этой женщины к обучению поразительна, и это тоже перенял вместе с другими талантами у матери Шукшин). Описание парикмахерской и Марии Сергеевны за работой можно найти в воспоминаниях жительницы Сросток Евдокии Андреевны Калугиной: «Парикмахерская была маленькая избушечка, бревенчатая. Бревна были несильно большие. На правой стороне стоял маленький камелек, около камелька стоял умывальник, неподалеку стояла табуретка, на табуретке ведро, закрытое фанеркой, на ведре стояла эмалированная кружечка. <…> Было два мастера: Мария Сергеевна Шукшина и Иван Григорьевич Тюрин. <…> Мария Сергеевна мне показалась очень симпатичной, хорошей женщиной, хотя она была и не в молодых годах, но на лицо она была очень красивая. Волосы у нее были седоватые, но на щеках был румянец, а когда она клиента обслуживала… у нее появлялся пот на лбу… Когда было много клиентов, то садились там в кресло, но больше выбирали и садились мужчины к Марии Сергеевне. Я… спросила, она сказала: “Потому что у меня инструмент, Дуся, очень хороший. Я уж знаю своих клиентов, кому какую прическу, и знаю, у кого какие бороды”. <…> Быстро она справлялась со своей работой, и пострижет, и побреет, и освежит человека. И все благодарили ее, вставали и говорили: “Мария Сергеевна, спасибо большое, я на десять лет помолодел”. Она улыбалась, улыбалась всегда, прищурив глаза, была всегда довольная, несмотря на то, что было очень много народу. Когда была уборка <урожая>, после уборки съезжались, потому что у нас в эти годы было районное село. Съезжались со всех сел и директора, и председатели колхозов и совхозов. Были собрания. Все приходили в парикмахерскую освежиться и постричься».